Газета Завтра 17 (1221 2017)

И вот многотомная «История русов» Юрия Петухова, которую поддержал академик Рыбаков, удивительно совпала с работой Михайлы Ломоносова «Происхождение русского народа», дополнила, расширила провидческий труд гения, созданный ещё в середине восемнадцатого века, где великий северянин, не боясь насмешек, утверждал, нисколько не сомневаясь в этом, что русские – древнейший великий народ Европы.

Ломоносов – «наше всё», по выражению Пушкина, его невозможно облаять, высмеять, предать публичному остракизму и анафеме, и труд «О происхождении русского народа», переизданный лишь через двести пятьдесят лет после смерти первого русского академика, просто положили под сукно, заперли в бронированный сейф умолчания, словно и не было уникальной работы, переворачивающей национальную память. Кстати в книге есть и мнение Ломоносова о былинном народе «чудь белоглазая», занимавшем когда-то земли от Балтийского (Варяжского, Сварожского моря) до северного Урала, до Пермской таёжной глуши, где сохранились артефакты выдающейся чудской культуры, сходной с древним Египтом. Ломоносов предположил, что «чудь белоглазая» – это северные скифы-арии (русы), позднее слившиеся с коренным русским населением. Однако «университетские сливки» до сих пор мешают обрат и сыворотку примитивных гипотез, до сих дней утверждая, что «чудь» – это ветвь угро-финнов, ушедшая в землю. И эту бесподобную чепуховину по сей день крутят в своей крупорушке безнациональные учёные мыши. Таков уровень исторической науки, где царит одно желание, одно намерение – укоротить русскую историю, свести её ко времени принятия православия, обрезать горизонты и перспективы. Тот же мифотворец Лев Гумилёв (сын Анны Ахматовой) самодовольно впрыснул ядовитую мысль: дескать, русских вообще нет, дескать, присутствовал когда-то некий малый народец в Киевской Руси, но вскоре вымер, самоистребился (навроде «чуди белоглазой»), ушёл в землю, оставив миру по себе лишь название, с которым и поныне не могут разобраться. Чужебесы и кобыльники, во множестве расплодившиеся в перестройку, подхватили миф Гумилёва и принялись выкраивать из него суковатую дубину, чтобы крушить русское предание.

Наверное, власти почуяли убедительную силу работ Петухова и запретили две, якобы экстремистские, книги его публицистики: «Четвертая мировая. Вторжение. Хроника оккупации Восточного полушария» и «Геноцид. Общество потребления. Русский холокост». Петухова подвели под следствие, стали копать криминал, грозить тюрьмою. Государственная вертушка закрутилась в одну сторону – упечь неугодного. Слишком мрачную безысходную картину рисовал мятежный писатель, которую, как оказалось, трудно было опровергнуть. Россия катилась в бездну и лишь огромными усилиями, общим стремлением к совестной жизни можно было затормозить её на краю пропасти. Петухов напомнил властям полузабытое древнее научение израильского царя Давида: «Подпусти к себе инородца - и он погубит тебя». Человеческий прибой с юга дерзко накатывал на Россию и быстро затапливал беззащитные пространства. А либеральные демагоги, памятуя о своей выгоде, не ставили преград потокам миграции, но всячески заманивали несчастных полуголодных «рабов», вытесняемых баями со своей родины, чтобы драть с «овн» последнюю шкуру. Прокурор Александр Бастрыкин, прочитав «Геноцид», сказал то ли восхищенно, то ли удивлённо: «Этот Петухов, наверное, отважный товарищ, раз решился такое опубликовать». Вот тогда-то мы с Владимиром Бондаренко заступились за отважного ученого-литератора, рекомендовали его в Союз писателей России, чтобы выстроить хоть какую-то защиту учёному, кинутому на съедение фарисеям. Я написал о Петухове статью.

Вскоре Юрий появился в редакции «Дня литературы» у Владимира Бондаренко, где проходили «литературные среды» русских писателей, своеобразной «могучей литературной кучки» национального направления. Петухов был скромен, голоса не подавал, рюмку не поднимал, никто его и не принуждал, в компании не принято было приневоливать человека к выпивке. Хотя застолье «вскладчину» никогда не подпадало под влияние Бахуса, винные пары не кружили нам голову, для настроения хватало откровенных бурных разговоров. Ну, а поднять рюмку для аппетита «сам Бог велел».

Почему я так подробно вспоминаю о первой встрече «на средах»? Ибо после эти наши вечеринки обрастут домыслами, я стану выглядеть в воспоминаниях людей сторонних и «угрюмых» человеком-«вампом», коварным и злоумышленным, может - и бесом, насланным сатаною, чтобы извести русского националиста.