Газета Завтра 600 (21 2005)

Словно атланты, словно неземной силы и ангельского духа старшие братья наши оставили циклопические эти строения; эти стены из огромных валунов; эти башни, арки во дворах, воздушные переходы, полукруглые склады и электростанцию; крепкие механизмы и приспособления забытого назначения; этот док с гранитными обелисками и другие непонятные в порушенном виде чудеса.

Теперь в посёлке Соловки живут какие-то другие, неизвестные люди, которые не только использовать построенное веками, но и сохранить-то ничего не могут. Да что там чужое хранить, своё всё у них порушено. Лишь дюралевые моторки блестят ухоженными боками в старом доке с мощными деревянными воротами, приспособленном под лодочное стойбище. Греки после Эллады, итальянцы после римлян, население после Третьего Рима. Наследнички. Откуда взялись? Каким образом наплодил новых существ, которым ничего не дорого на этой земле и сами себе они не особо нужны — побыстрее стараются растворить мозги в водке.

Среди загаженных, гнилых сараюшек, среди ржавых механизмов и железок опасного вида бегают дети, предлагая самодельные, топорной работы ложки, карты острова и открытки с видами монастыря. Они неплохо, для острова, зарабатывают. Порой просто попрошайничают, рассказывая об умерших отцах и сильно пьющих матерях. Хотя рассказы их так похожи на правду, но как-то не по-детски нагло звучат их голоса.

Сегодня здесь развивается синдром "курорта", туристского центра, и внимание населения полностью сосредоточено на туристах и паломниках. Кончится сезон, и будет долгая зима без работы, смысла и перспективы. Да и нетрудно выманивать деньги у приезжих, плачущих у расстрельных могил, молящихся у свежих памятных крестов. Местные знают, что люди со слезами на глазах обязательно дадут денег.

МОРАЛЬНАЯ НЕВМЕНЯЕМОСТЬ — ПРИМЕТА НАШИХ СТРАШНЫХ, предапокалиптических времён. И ещё беспамятность. Точно не было здесь монастыря с XV века, не было ни крови, ни безвинных страданий. Что же за народ остался? Невменяемая страна. Хотя на Пасху, когда монахи кормят всех праздничным обедом, сходится почти весь посёлок. Лишь пятьдесят из них — прихожане монастырской церкви.

Долго была тут человеческая мясорубка, фабрика уничтожения. Люди в этих условиях не могли сохраниться, становились другими. Эпоха, как чума, поражала коснувшихся её, или убивая, или" уничтожая иммунитет к злу. Никто не остался при своих. Всех достали, в каждой щёлке прожгли. Остались на развалинах запутавшиеся, туманные люди, алкаши и паразиты. Они словно безумное стадо без пастуха. Забыли, что Бог дал им изначально свободу совести.

После того, как Россия смолчала на убийство царя, с ней можно было делать что угодно. Верхушка сгнила в нигилизме и либеральных играх. Жадность новых капиталистов расплодила безродный пролетариат. Крестьяне, и в армии, и везде думающие прежде всего о своем хуторке и корове, поздно опомнились. Их передушили поодиночке у их собственных печек. Да тут ещё война как общий повод к недовольству. Готовая ситуация. Все страстно хотели перемен. "Страстно" — какая тоска.

И как же теперь с памятью? Как теперь с кровью, что кричит от каждой травинки, от каждого камня? Если родное государство не покаялось в убийствах и мучениях, собственно — в геноциде — значит, "революция продолжается".

Новые молодые монахи и послушники недоверчиво жмутся в "чужих", музейных, государственных стенах. Опасаются, грешным делом, что ненадолго возвращают им руины. Сомневаются в искренности и чести демократов. Благочинный монастыря — отец Герман, худой, прозрачный, словно невесомая тень в чёрной мантии, с тонкими, хрупкими восковыми пальцами. "Какие у нас с музеем отношения? — говорит он. — Да никаких. Нельзя сказать, что мы хотим вернуть монастырь. Как можем мы своё хотение иметь, если только к Воле Божьей прислушиваемся и на Него уповаем. Своевольное хотение — грех, и чаще — неполезно душе. Если Господь захочет, вернётся обитель в один день. А так будет, когда и монахов, и паломников много в России станет. Сейчас некому отдавать, горстка нас тут. Станет Россия православной — и дастся ей и царь, не то что монастырь вернётся. Старцы так говорят. А сегодня — колокола у нас звонят, служба идет, и что сетовать нам, ленивым и грешным. Много спим, мало молимся и горюем, что что-то не даётся. Не благодарим, что терпится и прощается". Он внимательно взглянул мне в глаза, и сжалось что-то внутри у меня. Опустил я глаза и покраснел, ведь и про меня говорил монах. Стыдно стало за жизнь, пустую и бездарную.

Где вы, титаны прошлого, строившие крепко, не вырубающие бездумно леса, не процеживающие до упора озёра, реки и моря? Была в жизни вашей мудрость, сохраняемая и передаваемая поколениями. Растерялась и забылась мудрость предков. Да и предки ли они теперь нам — сомнительно, не вытекает вывод такой из поганой нашей жизни...