Газета Завтра 600 (21 2005)

Белое море разбушевалось. Шквальный ветер жёстко хлестал дождём, смешанным с солёными брызгами, оторванными от высоких гребней волн. Радостный, белый с зелёным, с иконой святителя Николая над рубкой, катер удалялся в сомнительный простор растревоженных вод, бравших его в серьёзный оборот. Север. Нешуточное место. Женщины-паломницы быстро укрылись в трюме. Мужчины стояли на ветру с серьёзными, мокрыми от дождя и брызг лицами, глядя на удалявшиеся за кормой Соловки. В дрожании дождевого полотна проплывали слева Заяцкие острова.

Возникало в памяти как-то всё сразу: и былая слава обители, и лагерь, и судьбы оставшихся, что просто живут, ловят рыбу и рубят лес, гуляют с девушками и поют в белую ночь у костра — "Чё тебе снится, крейсер "Аврора"?". Много пьют, хотя не хулиганят. Спокойно на острове. Смирно. Просто пьяницы. Все — русские люди, и других пока нет. Я стремился сюда много лет и боялся. Боялся непочтения, забвения и обыденности. Увидел развалины и смрад посёлка. Увидел остров скорби и спасения. Что дальше?

Соловки. Монастырище. Какая нечеловеческая твердыня возникла среди мхов, болот и дикого камня. Огромная. Суровая. На севере, сверху над Русью, а с юга — Киево-Печерская лавра, а с запада — Псково-Печерский монастырь. И еще Валаамский и Коневецкий, Кожозерский и Крестовый, что на Кий-острове, Иверский и Ипатьевский, и много, много ещё. Силовые линии духовности пронизывали, хранили страну. Но не сохранили, что-то сложилось не так. Не так, как мечталось.

В дороге разговорился со священником, огромным, заросшим до глаз бородой. Оказалось, он из Австралии. Родился в Шанхае, а уж потом — Австралия. Говорили о Соловках, о России, и я почувствовал вдруг, что напугал собеседника своею болью, горячностью и надрывом. Священник замолк, словно внезапно потеряв интерес к беседе, и пауза стала тягостной. Я поспешил распрощаться. Разговор долго ещё крутился внутри меня. Я возражал, соглашался, где-то не понимал, а порой и осуждал его. Спорил. Ведь возле Соловков не бывает случайных встреч. Случайного вообще не бывает. Если показалось вдруг, что встретились случайно, уж точно чего-то недоглядел.

Он говорил, что многое изменилось в стране за последние десять лет. Люди в центре страны стали раскованнее, свободнее. Говорят теперь что думают, не оглядываясь. На окраине же застой. Все ждут указаний. Ждут большого чуда, пропуская маленькие чудеса каждого наступающего дня. На окраинах народ поглощён выживанием в условиях постоянно растущих желаний и потребностей. Возражаю. Странное получается выживание. Не простая еда и кров над головой, а переступание через последние обломки морали ради улучшения потребления. Люди сами совершают свободный выбор. Даже когда кажется, что обстоятельства сильнее их. Велик бесовской урожай, ведь речи его слаще, а пути — приятнее для ленивых сердец.

Он говорил, что, несмотря на годы и беды, сохранились русские характеры, такие, какими описывали их классики нашей литературы. Базовые, основные характеры оказались на месте, не исчезли в огне.

Он сетовал на проблему воссоединения церквей, Русской Зарубежной с Московским Патриархатом. Всю проблему сводил к мелким интригам церковных чиновников. Получалось, что все всё понимают, но ничего не делают. Простовато получалось. Бытово и скучно.

Он никак не мог понять, почему всё так жестоко порушено. Почему люди, живущие в развалинах или в панельных многоэтажках, довольны этим. Как можно без аккуратных просторных домов? Конечно, он любит берёзы, поля и милые русские просторы, но почему такие руины и грязь? Ещё никак не мог он понять, поверить, что простой человек, случайно плывущий с ним на одном катере с Соловков, может что-то понимать. Как же сохранился такой человек в стране с мелким ситом, что "отсеяло всю элиту". Как выжил? Подозрительно, может быть, агент ФСБ? Разговаривал он сдержанно, как иностранец, хорошо знающий русский язык. Не ощущалось в нём славянского огня, а более — англиканская вежливая и прохладная настороженность. Он принадлежал к лучшим представителям той эмиграции, которая говорит о своей специальной миссии. Но напоминал он более набоковского профессора Сорбонны, специалиста по Византии, страстно любящего Россию. Свою любимую Россию он спрятал в стеклянном шкафу, как драгоценную антикварную вазу. А там, на географическом ее месте, давно уже существовало нечто другое, непотребное.

Разговор с австралийским священником заставил задуматься о "миссии русской эмиграции", ярко прописанной еще у И.С. Шмелева. В письме к соотечественникам на Дальнем Востоке, опубликованном газетой "Время" в Шанхае в январе 1930 года, он говорил, что мечтает о новой России, созданной людьми, наученными Западом и его пороками, "...покинем Восток и Запад и сойдёмся в своей России, в освобожденной, очищенной". Он говорил еще о Родине будущего, где надо будет учесть уроки истории и высоко, духовно служить Родине. Здорово говорил.