Где болит? Что интерн делал дальше

Из социальной службы пришло письмо, в котором у меня запрашивали сведения о злоупотреблении Рейчел наркотиками и о ходе лечения. В голове у меня боролись между собой две картины. Первая – воспоминание о женщине, которую я видел студентом: как она бежала по коридору и кричала, а ребенка уносили прочь. Вторая – безжизненная, вялая Анна в неонатальной палате. Я тянул с отчетом до последнего. Потом аккуратно перепечатал результаты всех анализов мочи и задумался над рекомендацией.

– Что мне написать? – спросил я сестру Штейн, которая зашла ко мне в кабинет забрать рецепты.

– Они спрашивают не мое мнение, а ваше, – последовал ответ.

Я тяжело вздохнул.

– Но, – добавила она, мгновение помолчав, – если бы спрашивали меня, я бы подумала, сможет ли она создать для ребенка стабильную среду, доказала ли она, что готова к ответственности?

Сестра Штейн медленно покачала головой.

– А еще я бы подумала, что буду чувствовать, если промолчу, а потом ребенок умрет.

Я уже понял, что бы она написала.

– Спасибо, – кивнул я.

Сестра Штейн вышла из кабинета, а я, занеся пальцы над клавиатурой, посмотрел в экран и начал набирать:

– На мой взгляд…

После того, как я сообщил Рейчел, что написал в социальную службу и что они теперь знают, что она, помимо метадона, принимает еще наркотики, сестра Штейн взяла себе моего следующего пациента. Она утверждала, что просто хотела ему помочь заполнить заявление на жилье, но я понимал – это жест доброй воли, чтобы дать мне немного прийти в себя. Конечно, она бы этого никогда не признала. Для нее такое было бы слишком. Я пошел выкурить сигарету.

Во многих смыслах сестра Штейн напоминала мне Руби: обе смотрели на мир очень трезво и их аналитический подход мог показаться признаком равнодушия людям, близко с ними не знакомым. На самом деле, благодаря этому они были способны на искреннее самопожертвование и сострадание.

Я вспомнил первые шаги в интернатуре, когда мы с Руби пытались оживить миссис Сингх, у которой остановилось сердце. Это был первый неотложный случай, с которым нам пришлось справляться самостоятельно. Помню, как Руби схватила меня за руку и потащила к кровати, на которой лежала миссис Сингх в окружении родных, обливавшихся слезами. Помню, как давил ей на грудную клетку, ломая ребра, чтобы кровь продолжала циркулировать по телу, пока Руби пыталась попасть иглой в вену на руке. Но самое главное, я помню, как после того, как миссис Сингх умерла и мы с низко опущенными головами прошли мимо ее семьи, мы с Руби сидели в пабе. Кажется, никто из нас за весь вечер не произнес и двух слов, да в них и не было нужды, но когда мы возвращались домой, она инстинктивно взяла меня под руку. С тех пор я не раз видел остановку сердца и после этого всегда ощущал потребность с кем-то об этом поговорить, рассказать о своих чувствах. Но только не Руби: она и так знала. То же самое было с сестрой Штейн. Никаких показных эмоций, никаких сцен, никакого театра. Однако, забрав себе моего пациента, она дала понять, что знает, как я себя чувствую. Я затушил сигарету и пошел продолжать прием.

Тот вечер был у меня полностью расписан, и первой пациенткой оказалась Дженис.

– Ох, это было нелегко, – заявила она. – Если честно, я начинаю думать, что мое баловство немного вышло из-под контроля. Обходиться без обезболивающих ужасно тяжко.

Это был настоящий прорыв: получалось, она хотя бы отчасти признает факт своей зависимости. Ей удалось почти полностью отказаться от использования обезболивающих, но теперь она мучилась от симптомов отмены.

– Метадон помогает почти до утра, но потом я просыпаюсь вся в поту и со страшной болью в животе. Такое ощущение, будто из меня кишки живьем вытаскивают.

Я скривился.

– Мужу я говорю, – она перешла на шепот, – что это из-за проблем по женской сфере, но он начинает что-то подозревать.

Боль в животе была такой сильной, что ей приходилось вставать и употреблять свой аварийный запас таблеток, чтобы продержаться до дневного приема метадона.

– Я поговорила тут с джентльменами в зале ожидания: они говорят, надо повышать дозу метадона. Но я не хочу увеличивать дозировку. А вы как считаете?

Симптомы означали, что она получает недостаточно метадона и, хотя увеличение дозы означало, что отучаться от него ей придется дольше, так продолжаться не могло. Дженис рисковала вернуться к своим таблеткам, если мы быстро не снимем неприятные симптомы. Кое-как мне удалось ее уговорить повысить дозу.

– Почему вы не скажете мужу правду? – спросил я ее, когда она уже собиралась уходить.

Дженис рассмеялась.

– Слышали бы вы, как он отзывается о наркоманах! Он волосы на себе будет рвать! Он же адвокат, разведется со мной в мгновение ока.

Грустно было слышать, что она не могла поделиться своей проблемой с самым близким человеком.

– Я часто думаю, что лучше было стать алкоголичкой, как жены его друзей, – с печальной улыбкой сказала она.

В отличие от Дженис Хозе не испытывал синдрома отмены, но завязывать с наркотиками не собирался.

– Я просто не могу, док, – сказал он, воздев в воздух руки, – слишком тяжело.