Где болит? Что интерн делал дальше

– В цивилизованном обществе, – рявкнула акушерка, – женщины с зависимостью от героина не рожают детей.

Я не забыл ужаса на лице матери, когда она смотрела ребенку вслед, и звук ее криков. Я отказывался верить, что нет другого решения проблемы, кроме как явиться группой и вырвать новорожденного из материнских рук. Приступая к работе в клинике для наркоманов, я боялся того, что придется отвечать за своих беременных пациенток.

Со временем я понял, почему их всегда направляют к врачу, а не к кому-нибудь из других сотрудников. Во-первых, контролировать их состояние было сложнее, потому что зависимость наблюдалась не только у матери, но и у плода. Если организм взрослой женщины к влиянию героина относительно устойчив, то у развивающегося плода – нет. Употребление героина во время беременности повышает риск преждевременных родов, внутриутробной гибели плода и задержки развития.

Колоть героин особенно опасно, потому что дозы отличаются одна от другой по крепости в зависимости от того, с чем его смешали. Даже небольшие колебания концентрации наркотика, циркулирующего у матери в крови, могут оказаться фатальными для ребенка у нее в утробе. По этой причине мы стремились в первую очередь снять женщину с героина и стабилизировать на метадоне. Плод настолько хрупок, что до родов снимать ее с метадона ни в коем случае нельзя.

Еще больше страха мне внушала вторая причина моего нежелания работать с беременными. Получив из местной женской консультации сообщение, что у пациентки наркотическая зависимость, социальная служба должна была оценить, сможет ли она заботиться о ребенке, когда он родится, и здесь немалую роль играло то, продолжает ли женщина принимать героин.

Поначалу я не мог поверить, что женщина, узнав, что беременна, будет продолжать использовать вещество, грозящее гибелью ее ребенку. Я думал, что после того, как акушерка отправляет ее в клинику по лечению зависимости, она должна быть готова на все, чтобы обеспечить своему малышу благополучие. Каждая беременная, которую я осматривал, уверяла меня, что больше не будет употреблять героин. Многие действительно бросали. Они отказывались от героина через несколько дней после начала курса метадона, и я считал это доказательством того, что люди могут меняться, хотя бы под воздействием столь экстремального фактора, как беременность.

Многие приходили в ужас, узнав, что их ребенок родится с зависимостью, и проклинали тот день, когда впервые попробовали наркотики. Они делали все от них зависящее, чтобы опять зажить нормальной жизнью. Конечно, случались и срывы. Некоторые, снова приняв героин, возвращались в клинику расстроенными и напуганными. Я сомневался, что такие женщины смогут долго продержаться без наркотиков: мне пришлось повидать немало молодых матерей, которые возвращались к героину, когда утихал первоначальный восторг от появления на свет ребенка и бытовые тяготы начинали брать свое.

Сестра Штейн предупреждала: некоторые пациентки будут пытаться меня убедить, что бросили героин, в действительности продолжая его принимать. На улицах всем было известно, что те, кто сидел на наркотиках во время беременности, особенно колол героин, рисковали потерять ребенка либо из-за выкидыша, либо из-за вмешательства социальных служб.

Рейчел, похоже, неплохо справлялась. На следующем приеме, через 6 недель, я просмотрел результаты ее анализов и был поражен: они все оказались отрицательными. Зайдя в офис Проекта, я сообщил радостную новость сестре Штейн. Она улыбнулась мне в ответ.

– Отличная работа, вы молодец. Этот ребенок скажет вам спасибо, когда вырастет.

Я тоже улыбнулся, довольный тем, что смог хоть чего-то добиться, несмотря на бесконечные разочарования.

Пару дней спустя сестра Штейн заглянула в мой кабинет наверху.

– С Рейчел что-то не так, – сказала она, обводя узор на ковре наконечником своего костыля.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, удивленный тем, что наша образцовая пациентка чем-то ее встревожила.

– Я видела ее вчера, когда выходила на ланч. Она стояла с мистером Пэпвортом.

– Ну, она может разговаривать с ним, если захочет. Разве это преступление?

– Нет, – медленно ответила сестра Штейн. – Просто у меня какое-то странное чувство. Что-то с ней не так, я вам говорю.

– Слушайте, – обратился я к ней, – все ее анализы на крэк и героин дали отрицательный результат. Она бросила наркотики. И это очевидно, если с ней поговорить, – она в восторге от того, что смогла изменить свою жизнь. Она действительно хочет этого ребенка.

Сестру Штейн мои слова, похоже, не убедили, отчего я начал раздражаться.

– Я сам проверял образцы мочи, – добавил я, приводя свое самое веское доказательство. – Она не употребляла. А теперь извините, мне надо подписать оставшиеся рецепты до начала вечернего приема, – закруглил я разговор.

Сестра Штейн собралась было уходить, но потом снова обратилась ко мне:

– А что если я посижу с вами, когда она придет на прием на следующей неделе?

– Всегда пожалуйста, – ответил я, не поднимая головы.