Где болит? Что интерн делал дальше

– Но они же спросят вас, верно? Захотят узнать ваше мнение, – спросила она.

Я кивнул. Мы обсуждали это уже столько времени, что тянуть дальше я просто не мог.

– А вы, доктор, вы же знаете, что я буду хорошо ухаживать за ним? Что стану хорошей матерью? У него будет все, чего он пожелает. Я буду так его любить!

В горле у меня встал ком, и я поглядел в окно, чтобы немного прийти в чувство. Правда заключалась в том, что я не верил ее словам. Из всего, что она делала и говорила в последние несколько месяцев, я заключил, что Рейчел не сможет обеспечить ребенку даже маломальскую стабильность.

– Вы же им скажете, да? Скажете, что я буду хорошей мамой? – умоляла она.

– Рейчел, об этом меня никто не спрашивает, – начал я. – Социальной службе требуется совершенно конкретная информация. Принимая решение, они обязаны учесть вашу зависимость от наркотиков.

Я отвел глаза.

– Мне пришлось им сообщить, что вы продолжаете колоть героин и курить крэк, несмотря на то, что беременны и проходите лечение.

– Но я брошу, обещаю! – всхлипывая, сказала она.

Рейчел был на седьмом месяце беременности и повторяла мне все это последние пять с тех пор, как начала посещать клинику. Я поглядел на ее лицо, красное и опухшее, мокрое от слез. Она комкала в руках бумажную салфетку.

– Они не отберут моего малыша. Я не позволю. Он мой.

– Рейчел, мне очень жаль, но я должен сообщить социальной службе правду, – сказал я.

– Но они же спросили ваше мнение, разве нет?

– Да.

Мне самому было страшно от того, что предстояло сказать.

– Я им сообщил, что, по моему мнению, с вашей степенью зависимости вы не сможете обеспечить ребенку нормальных условий.

Рейчел залилась слезами.

Мне приходилось говорить людям, что они скоро умрут, что умер кто-то из их родных, но из всего, что мне приходилось делать на работе, этот разговор был одним из самых тяжелых.

– Надежда все равно есть, – сказал я Рейчел.

Она продолжала плакать и гладить себя по животу.

– Если вы сдадите нам пару анализов без признаков наркотика подряд, я снова напишу в социальную службу и все им сообщу. Они хотят, чтобы ребенок остался с вами, поверьте, очень хотят.

Думаю, мы с Рейчел оба понимали бессмысленность этих слов. Ей и так давали массу возможностей, тысячу раз предупреждали, к чему все идет. Но я все равно пытался заронить в ней надежду. А может – да, вполне может быть, – я говорил это больше для себя, чем для нее. Может, я сам хотел верить, что все еще кончится хорошо.

Раздался стук в дверь и в кабинет, как мы заранее запланировали, вошла сестра Штейн. Она знала, о чем я должен был сообщить Рейчел, и теперь, не говоря ни слова, села с ней рядом и обняла за плечи. Через пару мгновений она поднялась и увела Рейчел с собой.

Вернувшись, сестра Штейн сказала:

– У вас не было другого выбора.

– Дело в том… – начал я, но понял, что мне нечего ей сказать. Я не мог поверить, что теперь и сам участвовал в подобии сцены, которую наблюдал, будучи еще студентом, и которая потрясла меня до глубины души.

Дело было на пятом курсе на практике в родильном отделении. В основном я слонялся по отделению, дожидаясь, пока у какой-нибудь пациентки не родился ребенок, заваривал чай будущим мамашам и поедал шоколадки, которыми медсестры делились со мной. Как-то раз я обратил внимание, что у дверей одной из палат столпилась большая группа людей. Подумав, что там должен вот-вот появиться на свет ребенок, я пошел к акушерке спросить, не могу ли чем-то помочь. Подойдя к палате, я увидел, что среди прочих у дверей стояли и полисмены. Они переговаривались между собой приглушенным шепотом. Теряясь в догадках, я подошел к акушерке и спросил, что происходит.

– Ничего. Тебе лучше в это не лезть, – ответила она.

– Ребенок вот-вот родится, да? Можно мне помочь? – настаивал я.

– Не в этот раз, – отрезала она и вошла в палату.

Пару минут спустя акушерка высунулась из двери. Она ничего не сказала, только кивнула. Я смотрел, как другие люди заходят внутрь. Пару секунд было тихо, а потом вдруг раздался ужасающий крик. Он никак не замолкал. Крик продолжался, а тем временем несколько человек вышли из палаты со свертком в руках и торопливо зашагали по коридору.

Они забрали у роженицы ее ребенка. Дверь распахнулась, мать выскочила и, рыдая, бросилась за ними. Акушерка обхватила ее со спины и потащила назад. В груди у меня запекло: это было страшно несправедливо! Что бы она ни натворила, это несправедливо, думал я.

Помню, насколько глубоким было то ощущение неправильности, несправедливости происходящего.

Крики продолжались, казалось, еще много часов. Я вернулся в кабинет, но продолжал слышать, как они разносились по коридору и лишь очень нескоро сменились привычным шумом медицинской аппаратуры. Чуть позже в кабинет пришла и акушерка.

– Почему? – одними губами спросил я ее. Она поняла, что я имею в виду.

– Эта женщина – героиновая наркоманка. Люди были из социальной службы, – последовал ответ.

Какое варварство!

– Но должен же быть другой способ… – начал я, – в цивилизованном обществе…