Где рождаются циклоны

Он тащит меня к себе в каюту, чтобы показать свои сокровища. Замечательно тонкие и белые перья хохлатых цапель, перья серой и голубой цапли; жем­чуг. Он доволен своим путешествием. Но зато пришлось порядочно потаскаться.

Пассажиров немного: коммерсанты, жандармы, ка­кие-то неопределенные личности, должно быть чинов­ники. Все они пьют, едят, Спят, валяются на раскид­ных креслах. В баре покер и неизменная соломинка.

Моряки называют пассажиров дармоедами, людьми, которые только работают челюстями. И, действительно, для корабля они не больше, как пара челюстей! С верхней палубы, нагнувшись над этим колодцем, из которого несет запахом масла и угля, я вижу вну­тренность корабля. Глубоко, внизу, отгороженное желез­ными решетками машинное отделение, освещенное от­блеском топок: полуголые люди целыми и лопатами бро­сают уголь в красную пасть топок. Повыше, в отдель­ной клетке, машины: сталь, бронза, медь, отполиро­ванные, блестящие, обильно смазанные маслом, равно­мерная работа поршней и рычагов; громадный котел, трубы для пара, все то, что составляет сердце кора­бля, правильное биение которого не могут нарушить са­мые большие волны; механик в синей блузе, не отрывая глаз от манометра, следит за давлением пара. Подняв голову, я вижу, на фоне ночного неба, силуэт вахтен­ного офицера, шагающего но мостику; ниже его рулевой у колеса; немного дальше, в капитанской каюте, с разложенными картами, лицо капитана. Каж­дый на своем посту, каждый в сознании своей ответственности, каждый, как гвоздь или заклепка в постройке, чувствующий себя необходимой частью целого. Дармоеды исключены из этой могучей солидарности. Корабль плывет и привезет их в порт. Они не задаются вопросом, сколько для этого требуется энергии, расчета, труда и непрестанного внимания. Все это должно делаться для них: ведь они платят.

Тревога на корабле.

Спокойное море неопределенной окраски с набегающими длинными полосами волн. По бледному небу плывут мелкие серовато-розовые тучки. Свежий, почти холодный воздух. Вот снова появились водоросли Саргасского моря.

Я лежу у себя в каюте и мечтаю.

Вдруг раздается звук сирены, зловещий, протяжный рев. Слышен топот бегущих ног. Я выскакиваю из ка­юты. Кто-то кричит: „спасательные пояса!" Я дергаю веревочку и целых три пояса падают мне на голову. „Все на свои места! готовься покидать корабль!" Что это такое? серьезная опасность?

Нет. Это только маневр. Но этого вполне достаточно, чтобы напомнить, если вы это забыли, что корабль находится в открытом океане, на четырех тысячах мет­рах глубины, и что в один из ближайших вечеров можно легко очутиться в лодке, дрожа от холода и страха, так что зуб не будет попадать на зуб. Все бе­гут к лодкам: доктор, комиссар и толстая горничная, второй никак не удается надеть спасательный пояс. Командир кричит в мегафон: „на свои места! на кора­бле пожар!“ и пожарные трубы начинают действовать во всю. Затем корабль поворачивается, так как его нужно вывести из сферы действия ветра.

Когда это случается на самом деле, — говорит па­роходный служитель, — это бывает не так забавно. Я был на „Венеции", большом судне в десять тысяч тонн, груженном ромом и сахаром; мы находились в середине Мексиканского залива. В половине второго ночи дали знать, что в одном из трюмов показался огонь. Сейчас же начали действовать пожарные насосы. В продолжение трех часов трубы извергали целые потоки воды. Но когда сделали измерение, то оказалось, что трюм напол­нился водою только на пятьдесят сантиметров. А огонь все распространялся. Стали давать сигналы о бедствии. В девяноста милях находился корабль „Чикаго". Тогда направились в его сторону. Но в машинном отделе­нии произошел взрыв. Пришлось ожидать на месте. „Венеция" не шла ко дну, так как ни один лист обшивки не был поврежден. Горело внутри. В метал­лической обшивке образовался громадный костер, пи­таемый тюками сахара и боченками рома: получался великолепный пунш, уверяю вас! Растаявшим сахаром, как цементом были залиты все отверстия в трюме. К девяти часам утра курительная комната, гостиная и мачты на носу, объятые пламенем, обрушились в трюм. В одиннадцать часов корабль начал крениться; экипаж и пассажиры должны были его покинуть. Их по­добрали только к вечеру.

Баск.