Где валяются поцелуи. Париж

– Море должно быть внутри, по крайней мере у женщины. Просто носи его с собой.

– Удобно ты придумал, Селфи.

— Я носила какое-то время, потом надоело.

– Ну что за детский сад – надоело.

– Я вижу, ты совсем не разделяешь моих чувств, – начала скулить Ава.

– Мне некогда, и к тому же хочется властвовать. Беда многих женщин, что они вышли замуж не за тех.

– А мужчин?

– Что они женились, возомнив из себя тех.

– Почему женщины во всех своих бедах винят своих мужчин? – риторически вывел Планшет.

– Кто им обещал, тех и винят.

– А если я не обещал, – перешел на личности Селфи. – Но скорее всего так и было, скорее всего обещал. Ава, что ты думаешь об обещаниях?

– Женщину невозможно взять в кредит.

– Все не так, – вновь вмешался Планшет. – Женщины злы, потому что им не докладывают пирожных.

– Просто надо правильно расставить приоритеты, Ава. Ты понимаешь, что такое приоритеты?

– Конечно. Кота с утра покормила, мужа не успела.

– Вот и добрались до истины.

– В каком ты сейчас статусе?

– Именно сейчас? Непринятый вызов.

– Всему вас надо учить, отправь ему эсэмэску: «Прежде чем ты уйдешь, исполни мою последнюю просьбу».

«Какую?» – спросит он тебя.

«Возьми меня с собой».

Все, процесс окончен, все свободны. Давайте, музыку.

* * *

Беспокоила пустота, которая захватила дом, теперь же захватывала ее саму. Книги не помогали, от них дома тошнило, одни были слишком комичными для данного состояния, другие – слишком трагичные, но главное, и в тех и в этих она не находила себя. Ведь романы на то они и романы, чтобы найти там себя. «Хоть садить и пиши для себя самой». Она все время думала об этом фильме, сценарий был зачитан до ветхого. Перед глазами все время стоял режиссер с камерой, в объективе – дочь. Мать, где же сейчас она? В своем книжном доме? Ей, матери, нужны были подсказки, так как она не знала, как ей следовало существовать дальше, продолжать бороться против этой кинопанорамы или сдаться и самой крикнуть «Мотор», если первое означало – идти против чувств дочери, то второе – против своей воли.

Стив был человек-вулкан, человек – неожиданность, человек-действо. В отличие от многих мужчин, он умел делать сюрпризы. Вот и сегодня перед входом в палату мать охватило какое-то смутное предчувствие, именно предчувствие смуты, необузданной, революционной, охватило Княжну перед свержением с престола. Тревога, что именно сегодня ее свергнут с позиции самого близкого дочери человека, разжалуют и переведут на другую должность. И кто? Этот самозванец. Этакий Гришка Отрепьев в лице Стива. Холодная ручка двери легко поддалась, дверь робко открыла комнату. Яркий рыжий цвет брызнул Княжне в глаза.

– Мама, – воскликнула дочь. – Смотри, какая красота, – развела она руки. – Не палата, а апельсин. Мать поцеловала дочь, сухо поздоровалась с киношниками, начала выкладывать что-то из сумки.

– Как ты угадала? – смотрела Лиля на мать, которая выложила на ее столик вместе с другими фруктами – несколько апельсинов.

– Как вам? – спросил ее Стив. – Белый цвет слишком торжественный, слишком траурный. Теперь в этой комнате всегда будет царить позитив. Вам же не нравился белый?

– Нет.

– А рыжий?

– Мне? Не знаю. Что скажут люди в белом?

– Я им предложил поменять еще и халаты, но они отказались.

Палата была завалена полевыми цветами. Именно полевыми, потому что букеты из классических роз могли бы так или иначе добавить дню рождения траурных лепестков. В окна лился апельсиновый сок, прямо подставляй стакан и пей.

В комнате кружили бабочки. Лиля была вне себя от счастья. Веснушки соскочили с ее лица и пустились в пляс. Такой счастливой я видела ее, только когда впервые прокатила ее на карусели. Улыбалась она удивительно искренне, впрочем, как и грустила.

* * *

Солнечный паук прял тонкую шаль из солнечных лучей, чтобы потом связать из них паутинку, расставить силки меж деревьев и ловить цокотух.