Где валяются поцелуи. Париж

Когда через несколько дней Стив уехал на какой-то фестиваль, мать заметила как погасли глаза дочери, будто тот увез с собою их свет. И теперь, глядя в ее глаза, она видела перед собой только две свечи, что тихо тлели в потемках охладевших оранжевых стен. Она приходила и разогревала атмосферу, как могла. Материнские чувства – это совсем не те, что к мужчине, они другие, у них нет права отвергать, они должны греть, сколько бы не отключали центральное отопление. Не зная, чем еще поддерживать огонь, мать подбрасывала туда книги. Книги лечат и отвлекают от насущного. Лиля не успела внимательно ознакомиться с книгами, что принесла мама, нужно было идти на процедуры. Мать осталась в палате одна. Ноги ее гудели, за день находилась. Она легла в койку дочери и стала осматриваться. От оранжевых стен действительно пахло солнцем. «Стив – какой же он все-таки молодец». Запах этот приносил тепло. Белое небо – потолок, ни единого облака. Ей захотелось подложить под голову руки. Она сунула их под подушку и нащупала там что-то плотное. Достала, ежедневник. Из него вывалилась открытка с солнцем. На обратной стороне было от руки написано:

Будь солнцем: свои будут греться, чужие – обжигаться.

Подпись: Стиви.

Мать вернула открытку на место и стала листать страницы:

7 марта.

Природа замерла в ожидании: птицы ждали ранней весны, женщины – настоящих мужчин, вазы – живых цветов. Чего я жду?

10 апреля

+18, а мне все еще холодно.

11 апреля.

Сон – это маленькая смерть.

15 апреля.

С приходом тепла в ее однокомнатной квартире появилась еще одна комнатка – весна, куда она часто выходила, накинув легкое платье и балетки. Надо найти платье.

30 апреля

5 миллионов людей, но стоило только уехать из города одному, и он уже пуст.

3 мая.

На последней странице сценария увидела это слово. Сначала испугалась.

Не надо бояться смерти. Смерть – это сон длиною в жизнь.

Мать догадалась, о ком шла речь в этой записи, ей вдруг стыдно стало за то, что она читает чужие письма своей дочери, она по инерции открыла последнюю страницу. Числа не было:

Мама, я тебя очень люблю.

Кроме этого у меня еще одна просьба, после того, как фильм закончится, отдай мой прах Стиву – он обещал мне развеять его над «Лезвием бритвы» – это удивительное место во Франции, Стив мне рассказывал о нем. Там необыкновенно красиво. И всякий раз, когда в глаз тебе будет попадать песчинка, знай – это я… радуюсь за тебя.

P.S. Мне надоело здесь, мне необходимо развеяться))))

Мать захлопнула дневник и быстро сунула его обратно. В глазах ее оказались сразу же тысячи песчинок. Слезы текли, текли, текли, будто она уже выехала на КАД.

* * *

Толпа мурашек сбежалась на собрание. Они, как завороженные, замерли. Выступала рука. Она трогательно ходила по коже. Разговор шел о чувствах.

Линия ее ног образовывала длинное растение с соцветием в конце. Укроп. Сколько надо было веток укропа, чтобы замариновать его огурец.

Артист терся головой о портьеру и постоянно высовывался из-за занавеса, словно на сцене после спектакля, будто его то и дело вызывали на бис. Он выходил, по пути стягивая с себя капюшон, потом уходил, вновь прячась в него. Гладкий, лысый, потный от возбуждения. Счастливый. Он никак не мог надышаться славой. В конце концов он собрал все подаренные ему цветы и бросил в зал.

Он кончил, некоторое время они лежали абсолютно голые под самим Богом на скатерти для пикника. С чувством выполненного, долга. Глаза их были закрыты глубоким удовлетворением, они не видели, как в лучах света переливаются прозрачные крылья стрекоз и цветастые – бабочек. Жак дышал ее кислородом. Его нос потерялся между плечом и грудью Кати и вдыхал камамбер. Потные от возбуждения тела срослись липкой кожей. Катя чувствовала, как бабочки из леса спаривались с ее бабочками в животе.

В антракте откуда-то появились люди. Вроде не было никого, но стоит только что-то совершить, они сразу же появляются, эти люди, словно спешат сложить к твоим ногам свои мнения, суждения, прения.

Скоро стало слышно пение мух, пчел, стрекоз и прочих летательных аппаратов. Сознание возвращалось с прогулки. Где-то совсем близко собака стреляла лаем, всякий раз перезаряжая свою морду.

– Сколько у твари этой еще патронов? – процедила сквозь зубы Катя.

– У кого?

– А правда, морда больших собак похожа на пистолет? Может, она нас видит?

– Нет, она нас не видит, пока мы ее не видим. Так что не открывай глаза.

Лай начал удаляться, потом и вовсе пропал.

– Патроны кончились.

– Или застрелилась.

Плоть голой парочки обветривалась легким бризом леса, пока ей не начали доставлять неудобства разные соломинки и букашки.

Жак присел на ложе. На столе под открытым небом он нашел недопитое ими вино, откупорил бутылку и приложился. Потом потянулся поцелуем к Кате, чтобы поделиться прохладой «Шардоне».

– На кого я похожа? – все еще не открывая глаз, лежала Катя.

– На голую правду.

– Почему не ложь?

– Ложь не может быть голой, она всегда прикрыта.