Где ваш дом, дети?..

Жила в детдоме девчонка. Убегала не раз. Приводила парней из поселка.

Последний ее побег был уже при мне. Скрывалась она больше двух месяцев. Потом объявилась у тетки — единственной своей родственницы. Та, уже предупрежденная, сразу позвонила в милицию. Девочку вернули в детдом. Попросили прежде всего показать ее венерологу и проверить на сифилис. Решили переводить ее в спецПТУ. Но не успели. Она снова исчезла…

— Сергей Иванович, я музыку сочинила!..

Ленка ворвалась ко мне в кабинет, подскочила ко мне, крутанулась волчком и начала напевать. Мелодия была простая и приятная.

— Слова нужны! — сказала. — Сидел на подоконнике воробей и головой вертел. И ветка в окно стучала. И вдруг вышла музыка.

— Хочешь, придумаю слова?

Меня подхватил ее порыв. Я почувствовал, что и сам вроде бы окрылился.

— Придумайте! — Ленка смотрит благожелательно.

Поспешно хватаю чистый лист бумаги, ручку. И… ничего не происходит. Вздыхаю, чешу ручкой в затылке. Ничего. Хоть бы строчка!..

— Не умеете вы, наверно! — говорит Ленка насмешливо и выпархивает из кабинета. Счастливая, светлая…

Прибежал Дениска. Оказалось, порезал палец в столовой о кружку, когда расставлял их перед обедом. Я обработал глубокий порез, забинтовал палец и пошел в столовую осматривать посуду…

Каждая третья кружка — со щербатым краем. Я велел шефу-повару все эти кружки выкинуть и тем создал серьезную проблему — посуды и так не хватало. Но шеф-повар решение одобрила: уж теперь-то завхозу придется приобрести новые.

Так и вышло…

Нужны ли мне именно эти ребята? Которые в этом детдоме?.. Нет, пожалуй!.. Свою потребность сострадания, сочувствия, помощи я бы мог утолить в любом другом детдоме — не только здесь…

Что я могу им дать? Медицинскую помощь? Новации свои, половина из которых не состоялась?..

Но разве я в силах дать им здоровье? Заложено ли оно в их генетических программах? По крайней мере, я страстно пытаюсь реализовать их программы в корректных условиях, не вступающих в противоречие с окружающей их средой.

Страстными мои усилия должны быть обязательно, потому что эмоции появляются там, где недостает информации. А медицина изначально — работа при наличии неполной и зачастую недостоверной информации.

Взрослому рядом с детьми надо просто жить. Полнокровно жить и быть счастливым. В этом, может быть, единственный секрет успешного воспитания.

Разве я могу быть возле них целый день? И хочется, и рад бы, но так сложилось, что не могу…

Все вроде так, да не совсем так… Чем дольше работаю здесь, тем больше нужны именно эти ребята…

— Почему у нас мало цветов на территории? — спросила Наташа. — И сада нет?

— Да, почему? — подхватил я.

— Я их очень люблю.

— Любишь — посади.

— А где я возьму?

— Приди на экономический совет и поставь этот вопрос.

— Слишком много возни…

Я спрашивал у ребят об экономическом совете. Многие знают, что он есть, и только. Ничего конкретного, никакого личного отношения…

Хотя директор говорит, что он стал оказывать влияние на жизнь детдома. Получили, к примеру, дорогие зимние сапоги, и экономический совет постановил выдать их самому бережливому и опрятному отряду. Получает детдом деньги за склеенные ребятами конверты, и экономический совет постановляет, сколько от какого отряда «сминусовать» за тот или иной причиненный ими ущерб…

Когда я расспрашивал об этом одного из членов экономического совета, тот вздохнул:

— Отстаньте хоть вы от меня, доктор! Надоело все это!..

И я понял, что хозяевами здесь они себя не чувствуют. Ни в этом совете, ни в других…

Делаем прививки. На десять прививок — два обморока. Мальчишка-пятиклассник трясется крупной дрожью.

— А со мной ничего не будет? А я не умру?.. — спрашивает боязливо. И теряет сознание…

Та же история с девочкой из седьмого класса. Она долго не соглашается на прививку, агрессивно отказывается:

— Я не буду! Ни за что! Я боюсь! Я убегу!.. — а после прививки вдруг бледнеет.

Даю им понюхать нашатырный спирт. Они отлеживаются и уходят…

Мальчик на другой день снова появляется в кабинете и тревожно расспрашивает, можно ли ему мыться в бане, не повредит ли прививка его здоровью. Я начинаю догадываться о его состоянии, спрашиваю, видел ли он умирающего, и он, помолчав, кивает: да, видел. Он готов рассказать. Я готов слушать…

Но тут раздается сигнал на перемену, и в кабинет вваливаются жаждущие таблеток и перевязок. Мой потенциальный рассказчик уходит.

А девочка не зашла. Никакие вопросы на второй день после обморока ее не волновали.

— Ну как, Наташа?

— Вы о чем, Сергей Иванович?

— О цветочках.

— Спрашивала. Обещали, что весной купят.

— Ну вот, посадишь, и будет красиво.

— А почему я? Все я да я! Пускай другие сажают!..

Я смотрю на нее и не знаю, что сказать. Если семейные дети считают, что все за них должны делать мамы и папы, — это испорченные дети, эгоисты. А если наши детдомовцы считают, что сами ничего делать не обязаны? Значит, они тоже испорчены? Но кто их испортил или что? Государство ли, которое выделило сто с лишним ставок на двести детей? Или персонал детдома, который делает все-все за них, даже то, что нужно бы оставить ребятам?