Где ваш дом, дети?..

А может, виновата общая удовлетворенность? Ребята довольны, что их не трогают. Воспитатели — что никого трогать не надо…

Или я не прав?..

Директор ухватился за идею разновозрастных отрядов. Он усиленно рекламирует эту «находку». Мне рассказывали, что в редакции одного детского журнала он слывет чуть ли не новатором. По его мнению, совместный быт младших и старших ребят в какой-то мере заменяет, «модулирует» внутрисемейные отношения. Старшие учатся вниманию к слабым, душевности. Младшие получают помощь и заботу. В отряде младшие подрастают и, в свою очередь, становятся старшими…

Слов нет, задумано, может, и хорошо. Но вот мы идем с Ленкой и Наташей по центральной улице поселка, и неожиданно узнаю, что думают девчонки по этому поводу.

— Мы очень недовольны, что сделали такие сборные отряды, — признается Наташа. — Зачем собрали маленьких и больших вместе? Только воспитатели говорят, что это хорошо. А на самом деле старшие нас бьют и о нас не заботятся…

Ленка перебивает ее:

— А меня хотела мама забрать. Я так рада была. Но директор не дал. «У нас и так мало детей, а она музыкальная, ей надо быть здесь!..» Разве он прав?

— Если мама серьезно захочет, она тебя заберет…

Мы заходим в книжный магазин, и я покупаю им по книжке. Давно обещал и вот выбрал момент…

Чудовищно! Оказывается, есть родители, которые считают «выгодным» определить ребенка в детдом. У них одна мысль доминирует: не надо содержать ребенка — государство воспитает. А то, что такое избавление от расходов равнозначно предательству, до них не доходит. Меня в недоумение и бешенство приводит сам факт существования подобных людей.

Одни беды, одни потери от них! И калечат они души детей. Какой милиции пожаловаться, что ограблена душа ребенка? Как достучаться до этих каменных родителей, как доказать им, что истинная ценность — улыбка ребенка, а не хрустящие дензнаки? Почему я испытываю чувство вины перед их детьми, а им — этим родичам — хоть бы хны?..

Сейчас многие кивают на период «застоя» — он, мол, виноват во всем плохом. Но разве сам человек не должен отвечать за то, каков он есть? Разве сам он не способен, если захочет, остаться человеком в самых нечеловеческих ситуациях? Разве сам человек не виноват в том, что озверел, оскотинился?..

Зинаида Никитична привела своих осматривать перед баней, и я ей высказал наболевшие мысли:

— Да, мне страшно об этом думать, — сказала она. — Что делается с людьми? Не понимаю. Такое чувство, что они дичают, звереют. Кричим о культуре, а ее все меньше. Может, потому и кричим? Взорвали свои храмы, а новых построить не удалось… В наши-то сытые годы сирот в три раза больше, чем после войны. И каждый год добавляются еще тысячи. И ведь это при живых родителях.

Вот спохватились, Детский фонд образовали. Правда, сомнения тут же появились. Может, он и не изменит ничего, этот фонд? Ну, денег смогут больше на ребят отпускать. Пусть даже больше, чем на семейных. Так ведь разве в деньгах только дело! Им душа нужна, этим несчастным детям. Только любящая душа способна спасти их обиженную душу. Разве сможет хоть какой фонд выделить по взрослой душе на каждую детскую? И потом, они ведь беспомощны, наши злючки. Они могут рычать, быть наглыми, неблагодарными. Но они беспомощны, как слепые котята перед жизнью. Сколько стоит буханка хлеба? Как включить газ на кухне, вскипятить чайник?.. Для семейных это пустяк, для наших — китайская грамота…

У меня в кабинете Сережа и Лена. У Сережи под мышкой книга «Таис Афинская». Я хвалю. Сережа удивляется.

— Разве она хорошая? Ребята говорят: зачем ты такую взял? Смотрите, что тут есть!..

Он быстро листает страницы и находит рисунок обнаженной женщины.

— Ну и что? — говорю я. — Любовь к женщине — самое прекрасное чувство, самое сильное в жизни мужчины.

— Ну да! — удивляется Лена. — Такая гадость!..

Я чувствую, что за ее словами тяжелые впечатления, полученные, видимо, в семье. Говорю о любви, говорю взволнованно. Спасаю любовь от той пошлости, грязи, которой она уже облеплена в ребячьих душах.

Лена слушает недоверчиво, но благосклонно. А Сережа стоит с открытым ртом и не шелохнется. Видимо, только теперь (а он в пятом классе) ему впервые довелось услышать о значении любви для человека. Видимо, до этого никто при нем хорошо о любви не говорил…

— Вы чьи бумаги пишете? — спрашивает Димка.

— Люды… — Я называю фамилию нашей беглянки, не отрываясь от писанины.

— A-а, понятно, — Димка хмыкает. — Она вас в сарай еще не приглашала?

— Зачем?

— Ну, как мужчину… Как мужика…

— Чего ты несешь? — Я отрываюсь на секунду, смотрю на него и снова пишу.

— А меня приглашала… — Димка, разговаривая, берет со стола рулончики пластыря, отрезает липкую ленту и приклеивает себе на щеку.

— И что же ты?.. — Я оторвался от бумаг.

— Мало ли что!.. Сходите — узнаете!.. Мужики из поселка не раз приходили…

— Ладно, бог с ней! Чего пластырь-то налепил?

— А, это… — Димка дотрагивается до щеки. — Пусть подумают, что рана. Пожалеют лишний раз…

Лежит на кушетке маленький пластмассовый Чебурашка. Кто-то из ребят его тут оставил.

Ленка приходит, видит игрушку.