Гея: Альманах научной фантастики

— Хочешь вылечу?

Сказкин молча кивнул. Тем не менее его интересовали условия. Я охотно перечислил. Свежий воздух. Хорошее питание. Физический труд. Порядочное общество. Никакой выпивки. Оплата работ только по возвращении.

Так Сказкин попал в Пятый Курильский…

Утешая осиротевшего Агафона, Верп Иванович три дня подряд варил отменный компот.

— Тоже из моря? — намекал я.

Верп Иванович отставлял в сторону эмалированную кружку и значительно пояснял:

— Через Агафона.

— Смотри, Сказкин, — сердился я. — Устрою проверку. Узнаю, что ты сменял сапоги на сухофрукты, уволю!

— Да ну, — отпирался Сказкин. — Я ведь говорил, нашел в песках гак. Через гак и компот кушаем.

Над островом цвел душный, томительный август.

С вечера всходила над вулканом Атсонупури Венера. Тонкие лучики нежно отражались в ленивых волнах залива. Глотая горячий чай, пахнущий дымом, я откидывался спиной на столб, под которым был установлен кухонный стол. Я отдыхал. Полевой сезон, собственно, был закончен. Мною владело прекрасное чувство хорошо исполненного долга.

— Собаки, говорю, ушли, — бухтел рядом Агафон. — Ушли себе, пропали без вести.

— Так и есть, без вести, — сочувствовал Сказкин. — У нас было с балкера «Азов» медведь ушел. Его танцевать научили, он за столом в переднике сиживал. Кажется, чего надо: плавай на судне, изучай мир. Так нет, на траверзе острова Ионы хватились — нет организма. Ушел.

— Вот я и говорю, — бухтел Мальцев. — Ушли, и ни духу ни слуху.

— Может, плохо кормил?

— Ты чё? — удивился Агафон. — Чё я их кормить буду! Сами должны кормиться!

Так они вели свои нескончаемые беседы, осуждали и жалели собак, поминали с удивлением белую корову, а я лениво следил за звездой, купающейся в заливе. «Хорошо бы увидеть судно. Любое судно. Хоть на Корсаков, хоть на Петропавловск, лишь бы выбраться с острова».

Судно нам было необходимо, ведь кроме снаряжения владели мы пятью ящиками образцов — сваренными пемзовыми туфами, вулканическим песком с крохотными лапилли, кусками обсидиана, зазубренными, как ножи, обломками базальтов, тяжелых, как мертвая простокваша.

Я гордился: время прошло не зря, мы славно поработали, будет что показать шефу. Ведь это мой шеф, именно он утверждал, что пемзовые толщи южного Итурупа не имеют никакого отношения к кальдере Львиная Пасть, неровный гребень которой торчал далеко в стороне от домика Агафона.

Я гордился: есть о чем поговорить с шефом. Теперь-то я докажу, что все эти пемзы расплевала в свое время именно Львиная Пасть, а не лежащий за нею изрезанный эрозией вулкан Берутарубе.

Гордясь собою, я видел огнедышащий конус, прожигающий алым пламенем доисторическое низкое небо, густо напитанное электричеством. Гордясь собой, я видел летящие в субстратосферу раскаленные глыбы, смертную пелену пепловых туч, грохот базальтовых массивов, проваливающихся в освобожденные магмой полости. А потом мертвый кратер, ободранные взрывом стены, и над всем этим доисторические белые ночи, доисторические серебристые облака.

У ног Агафона привычно, как маяк-бипер, икал транзисторный приемник «Селга».

Горящий, прокаленный, тлеющий изнутри август.

Вдруг начинало дуть с гор, несло запахом каменной молотой крошки. За гребнем кальдеры Львиная Пасть грохотали невидимые камнепады. Хотелось домой, в город, туда, где есть кресло, а не скамья, где шапочка пены стоит не над воронками сумасшедших ручьев, а над чашками крепкого кофе. Полный тоски и августовского томления, я уходил к подножию вулкана Атсонупури, бродил по диким улочкам давным-давно заброшенного поселка. Как костлявые иероглифы, торчали повсюду сломанные балки, в одичавших садах яростно цвел выродившийся крыжовник. Забравшись на какую-то чудом сохранившуюся вышку, я видел вдали призрачный горб некрасивой горы Голубка.

Это она так называлась — Голубка.

Походила она не на голубку, походила она на тушу дохлого динозавра.

С мрачных склонов, как пряди спутавшихся седых волос, шумно ниспадали многометровые водопады. И весь этот мир был моим!

Радуясь, я повторял себе: это мой мир, я в нем хозяин, я в нем владею всем.

Но на таких мыслях мы и срываемся.

Несчастная корова Агафона Мальцева, как оказалось позже, была даже не первым звонком. Мы зря не обратили внимания на рассказ Мальцева о пропавших собаках. Мир вовсе не так прост, как нам иногда кажется. И я никогда не забуду, как хрипел и вопил Верп Иванович Сказкин, прервавший однажды нашу долгую беседу с Агафоном как раз о том, как сильно мир покорен нами и как мало в сущности осталось в нем неизвестного.

А Верп Иванович хрипел и вопил, он размахивал руками и издали хотел нам дать знать об опасности, хотя мы и не сразу поняли, о чем он вопит.

А вопил он одно:

— Эй, организмы! Рыба!