Гелимадоэ

— Ну и хиляк, — сердился доктор, прильнув ухом к моему боку. Меня уже не трогали его насмешки. Я ощутил умопомрачительное блаженство, какого не испытывал еще ни разу в жизни.

Высвободившись из Ганзелиновых когтей, я пошатывался на нетвердых ногах, будто после тяжелой операции. Я не осмеливался взглянуть на мягкую, пружинистую кушетку, куда недавно провалился. Уши мои, однако, живо помнили прикосновение двух гостеприимных валиков.

— Ну, ладно, — со вздохом сказал Ганзелин, снова доставая свою трубку, — хрипы пока есть. Они останутся еще по крайней мере с год.

Он потряс зажатым в руке коробком спичек.

— К счастью, от этого не умирают.

Теперь я мог бы с радостью заключить, что наконец-то он перестал сердиться, что он даже ласков со мной, как во время моей болезни, но мне это теперь было не важно. Меня занимало нечто совсем другое. Обернуться и заглянуть в темные глаза! Мне казалось, что я увижу в них нечто волшебное. Я не выдержал, оглянулся и встретил спокойный взгляд, не выражавший никаких чувств. Я проглотил горький комок. Девушка ленивым движением протянула мне рубашку. Я принял рубашку из ее рук, как епитрахиль от священника на исповеди.

— Итак, молодой человек, — добродушно попыхивал трубкой Ганзелин, — можешь спокойно идти домой, И если хочешь послушать мой совет — не отставай от других озорников и выбрось из головы все страхи касательно своего здоровья. Все, что горячка взбаламутила у тебя внутри, уляжется само собой.

Он вскинул вверх руку с трубкой, словно это был палаш и он отдавал им честь.

— Итак, тебе придется частенько приходить сюда. Ну, ничего, по крайней мере, познакомимся поближе. Может быть, мы даже и понравимся друг другу. У нас ты увидишь иную жизнь, чем у себя дома. Мы не разлеживаемся на диванах и не заботимся о цвете лица. Как знать, может это пойдет тебе на пользу, будет для тебя своего рода нравственным лечением. Ведь у нас все заняты делом и трудятся усердно! Советую тебе подружиться с моими дочерьми. К твоему сведению, вот эту барышню зовут Дора.

Кровь снова бросилась мне в лицо. Я робко пожал руку девушки, которую она подала мне с безучастным видом.

Мой первый осмотр в доме Ганзелина был окончен. Я ощупью выбрался из прихожей. На пороге меня остановила костлявая женщина, что перед тем здоровалась со мной у ворот. Улыбаясь во весь рот, она всунула мне в руку большой блин, намазанный повидлом. Я с недоумением посмотрел на нее.

— И не вздумайте отказываться!

Я поблагодарил ее; наверно, со стороны я казался ужасно нелепым. Держа блин перед собой, словно дароносицу, я дошел до пивоварни и только тут съел его, как съедает собака утащенный кусок мяса. Блин на самом деле был очень вкусным.

Я сказал себе, что, собственно, это не так уж плохо — посещать доктора. И в тот же миг перед моими глазами возникло смуглое лицо, темные очи, осененные длинными ресницами, высокая упругая грудь, к которой я мимолетно приник головой. Прислонясь к каменной тумбе, я с тоской посмотрел назад. В душе моей звучал хрипловатый голос Ганзелина, его слова: «К твоему сведению, эту барышню зовут Дора».

И внезапно хлынул поток солнечного света. В пустовавшем помещении внутри меня кто-то ходил, напевая, закрывал распахнутые окна. Гостем, который держал себя там по-хозяйски, была женщина.

Я ПРИЖИЛСЯ В СЕМЬЕ ГАНЗЕЛИНА

Если бы в тот раз, когда я впервые шел показаться доктору, кто-нибудь предрек мне, что вскоре я буду сгорать от нетерпения в ожидании очередного дня осмотра, вряд ли бы я этому поверил. А ведь именно так и случилось. Назначенный мне четверг стал моим праздничным днем. Четверг, а не воскресенье следовало бы обвести красным карандашом в моем карманном календарике. Целую неделю я по-детски ликовал в надежде снова увидеть Дору.