Гелимадоэ

Весь трепеща, я рассказал ему, как сильно меня влекли к ней ее женственность, ее стройное, исполненное тайны молодое тело. Отец задавал краткие вопросы в тоне сострадательного судьи, и я признался ему во всем. Как застал ее с фокусником у Безовки, в какое отчаяние это меня повергло, как убегал я на кладбище, как горько было мне узнать, что она встречалась там со своим любовником, и, наконец, рассказал, как она, допытавшись, что я проник в ее тайну, сделала меня посыльным своей любви. То, что произошло у Ганзелиновых, моя вина, — с горечью исповедовался я. Если бы я не промолчал, побег бы не состоялся, на картонном диске не произошло бы изменений, имя маленькой Эммы не оказалось бы вписанным туда. Отец расхаживал взад-вперед по комнате. К моему удивлению, он улыбался. Он совсем не был сердит, мягко и даже с лукавством посмеивался надо мной. Он высоко держал голову, он был счастлив, в то время как я заливался слезами.

— Ну, — радостно воскликнул он, — слава богу! Слава богу! — Глаза его сияли. — Ты просто не представляешь, мальчик, как я рад, что нынче ночью тебе плохо спалось. Не случись этого, я, верно, никогда бы и не узнал истинную причину твоих страданий. А теперь я могу тебе помочь. Слышишь ли, могу тебе помочь!

Тут он сделался серьезным.

— Дорогой Эмиль, не берусь утверждать, хорошо ты себя вел или плохо. Трудно сейчас судить об этом. То, что ты хранил чужую тайну, поступок, по-своему, честный, но последствия, как видишь, оказались для тебя тяжелыми. Хочешь ли ты следовать моим советам? Поверишь мне? — Он повернулся ко мне, ожидая ответа. Я слабо кивнул. — От тебя потребуется определенное мужество. Тебе следует признать свою вину. Этот жестокий экзамен будет твоим очищением. Необходимо обо всем откровенно рассказать Ганзелину.

Я вздрогнул от ужаса.

— Да ну, не бойся же! Будь тверд. Поверь, нельзя уклоняться от исполнения своего долга. Пройдя через это, ты снова станешь таким, как прежде. Понимаешь? Уверяю тебя, ты вновь станешь таким, как был.

— Но, папа, — оборонялся я, — он на меня до смерти рассердится и никогда этого не простит! Он меня любил, верил мне, а теперь я потеряю и его доверие, и любовь!

— Разве тебя прельщают любовь и доверие, основанные на лжи? — с неподдельным удивлением посмотрел на меня отец. — То, что достается тебе не по праву, равнозначно украденному. В конце концов, доктор Ганзелин, хоть и чудаковат, но человек разумный. Может, и не рассердится. Однако я не хотел бы внушать тебе особых иллюзий. Ведь если заранее предположить, что он простит, то для такого шага вовсе и не требуется никакого геройства. Ну, как? Дай мне руку и обещай, что завтра ты это исполнишь. Вот единственное лекарство для твоей больной души — иного я не знаю.

Вот как вышло, что я дал слово. Был точно в дурмане. Предстоящий мне завтра тяжелый визит решительно отвлек меня от любовных сновидений. Ночь я провел без сна. Отец сидел у моей постели, ожидая, пока я успокоюсь. Не дождался. Такими и застало нас обоих — помятыми, бледными — новорожденное летнее утро.

ИСПОВЕДЬ ГРЕШНИКА

Взявшись за ручку двери, ведущей в амбулаторию Ганзелина, я испытывал такое чувство, будто должен подвергнуться болезненной операции. Впрочем, и этим еще не все сказано. Предложи мне кто-нибудь в ту минуту взять мои душевные муки в обмен на телесные, я с радостью согласился бы, хотя никаким героем не был: пломбирование зубов было для меня неслыханной мукой, а перевязку самого пустякового пореза я не мог перенести иначе, как испуская стоны и покачивая пораненную конечность.

В амбулатории были доктор и Лида — единственный человек, чье присутствие я вполне мог бы стерпеть во время своей исповеди, но перестроиться уже не мог, поскольку заранее заготовил первую фразу и теперь, ступив на порог, был не способен сказать что-либо иное. Поэтому, запинаясь, попросил Ганзелина уделить мне немного времени, чтобы я — с глазу на глаз — мог ему сообщить нечто важное.

— Ты — и нечто важное? — спросил он, в изумлении уставясь на меня. — Что случилось? Ты являешься ко мне по какому-то важному делу? И если я правильно тебя понял, при этом даже Лида присутствовать не имеет права?

Я поспешно кивнул и немедля изрек вторую заученную фразу, логически вытекающую из первой:

— Это важно, по крайней мере, для меня… Папа знает о том, что я к вам пошел, и одобряет это…

Лида не стала ждать приказа отца. Она отошла от шкафчика, у которого перетирала медицинские инструменты, и неслышно скрылась за дверью. Доктор спросил, в чем состоит то сверхважное дело, о котором осведомлен даже мой уважаемый отец.

— Такие мальчики, как ты, обыкновенно не имеют секретов, которые возбранялось бы слышать третьему лицу.