Гелимадоэ

— Пан доктор, — с неимоверным усилием произнес я. — Я перед вами виноват и пришел просить у вас прощения. Быть может, вы не простите меня, но я больше не могу молчать о том, что уже долгое время мучает меня. Я знал, — тут я проглотил застрявший в горле комок, — я давно знал, что барышня Дора встречается с этим… фокусником… Я сам их два раза застал вместе, но не сказал вам. Но и это еще не все, — торопливо, с храбростью, рожденной отчаянием, прибавил я, заметив, что Ганзелин хочет что-то возразить, — они переписывались, а я был посвящен в тайну и даже сам передавал им их письма, которые они прятали поочередно в дупле вашей старой яблони, той, что перевешивается через плетень, у Безовки.

— Вот как, — промолвил доктор. — Вот как!

Он не казался рассерженным. Пожалуй, был даже спокоен. Но мне было не до того, чтобы улавливать его настроение. Главное, что я с этим разделался! Опустив голову, я ждал приговора. Ганзелин, засунув руки в карманы брюк, расхаживал по амбулатории; фалды халата свивались у него сзади в длинный белый трепещущий хвост.

Внезапно он остановился передо мной и взглянул так строго, что у меня потемнело в глазах.

— Почему же ты, зная обо всем, не сказал мне вовремя? Только говори правду — почему?

— Я не сказал вам потому, — ответил я, заливаясь краской, — что я любил барышню Дору. С превеликой радостью готов был сделать все, что она ни пожелает.

Доктор разразился демоническим хохотом, — как сатана, которому удалось застигнуть праведника в момент грехопадения. Под конец закашлялся.

— Это хорошо, — сурово продолжал он, — просто замечательно, что ты готов был сделать для нее все, что бы она ни приказала… Очевидно, тем самым ты хочешь сказать, что был влюблен в нашу Дору?

— Да, — серьезно, с сокрушенным сердцем подтвердил я, глядя ему прямо в глаза. Большего позора для себя я уже не в состоянии был вообразить и преисполнился глубокого равнодушия ко всему, что могло произойти дальше. Пускай теперь Ганзелин бранит меня, пускай хоть на куски разорвет, — мне это совершенно безразлично.

— Соображаешь ли ты вообще, глупый мальчишка, что несешь? — закричал он на меня. — И ты признался в этом своему отцу?

— Да, — апатично ответил я, — и он послал меня к вам, чтобы я все рассказал.

— Для тебя это, разумеется, тяжкое испытание, — уже несколько спокойнее заключил Ганзелин.

Я молчал, видя, что возразить нечего.

— Ах, парень, парень, — говорил доктор, уже совсем смягчившись, — вот ты изложил тут мне все по-писаному, как посоветовал твой папа, образец чиновничьей честности (скрытая усмешка), и теперь ожидаешь приговора. А понятно ли тебе, что грехи подобного рода вообще не подлежат прощению?

Я растерянно кивнул головой.

— А твой отец, разумеется, хорошо сознавал, что посылает сына прямо в логово льва! Он, вероятно, предупредил тебя, что, быть может, я, ввиду твоего искреннего раскаяния, прощу предательство? Ну, отвечай! Либо остерег, что, возможно, легко это не сойдет?

Мне было неясно, куда клонит Ганзелин, но я был далек от всякой хитрости, считая, что обязан говорить только правду. Да, подтвердил я, отец ободрил меня, говоря, что, возможно, я буду помилован, но отнюдь за это не ручался.

— А как ты полагаешь, глупый, по уши влюбленный юнец, — выкатил на меня свои безжалостные светлые глаза Ганзелин, — если б ты выдал мне Дорины планы, сбежала бы она в таком случае или нет?

Смешавшись, я ответил, что не знаю. Я и впрямь не был вполне убежден.

— Ты не знаешь, зато знаю я! — с раздражением воскликнул Ганзелин. — И я скажу тебе — она все равно ушла бы от нас. Да, да, я абсолютно уверен. Если уж нашей Доре вздумалось идти за своим фокусником, то она сбежала бы, невзирая ни на какие преграды, на мои просьбы или мое вмешательство. Понимаешь?

Теперь я согласился уже охотней. В моей голова что-то прояснилось.

— А раз она все равно сбежала бы, независимо от того, изобличил бы ты ее или нет, то в чем же ты видишь свою вину? Ну скажи, в чем?

— Ни в чем! — обрадованно вскричал я.

— Дурень! — с отвращением сплюнул Ганзелин. — Какой ты, однако, глупый, нахальный мальчишка! Значит, ты ни в чем не виноват? Как бы не так! Ты обманул мое доверие — во-первых. В пятнадцать лет влюбился в девушку много старше себя — во-вторых. Да рассуди сам — эдакий сопливый мальчишка и женщина! За ее лживую улыбку ты готов был на любое безрассудство. Где же твой характер? Перестань так неуверенно улыбаться! Как же ты пойдешь по жизни, если в тебе столь мало твердости?

Я стоял оцепенев. Это громоизвержение, да еще в тот момент, когда я уже думал, что худшее позади, доконало меня. Я был уничтожен.

— Итак, чтобы нам зря не тратить времени, вот тебе мой сказ: ты вел себя постыдно. Крайне постыдно, с какой стороны ни взглянуть.

— Но… — я позволил себе перебить его, — я ведь не мог выдать чужого секрета! Папа…