Но даже Агасси пришлось признать, что его теория о разных предках разных рас рискует столкнуться не с «одним-единственным» опровергающим фактом, а с множеством. В 1848 году в немецкой долине Неандерталь[910]
рабочие известнякового карьера случайно обнаружили необычный череп. Он напоминал человеческий, но все же существенно отличался, например, вытянутой мозговой частью, утопленным подбородком, мощным сложением челюстей и выраженными надбровными дугами. Сперва сочли, что это останки какого-то уродливого безумца, застрявшего в пещере в результате несчастного случая, однако в последующие десятилетия из ущелий и пещер, разбросанных по Европе и Азии, извлекли множество похожих черепов и костей. Реконструкция скелета из найденных образцов явила миру ходящего прямо на кривоватых ногах гоминида с крепким телосложением и сильно выдающимися надбровьями – этакого вечно насупившегося рестлера[911]. Этот вид гоминид назвали неандертальцами – в честь места, где их впервые обнаружили.Поначалу многие ученые считали, что неандертальцы представляют собой предковую форму современного человека, одно из «недостающих звеньев» эволюционной цепочки между обезьяной и человеком. В 1922 году, например, в статье журнала
Кроманьонцы действительно были нашими более близкими, настоящими предками – с уменьшенным черепом и уплощенным лицом без выраженных надбровных дуг и с относительно изящной челюстью, как у современных людей (политкорректное обозначение анатомически корректного кроманьонца – европейский ранний современный человек, EEMH). Эти ранние современные люди пересекались с неандертальцами по крайней мере кое-где в Европе и наверняка конкурировали с ними за ресурсы и территорию – то есть неандертальцы были нашими соседями и соперниками. По некоторым свидетельствам, мы с ними скрещивались, а борьба за еду и другие ресурсы, возможно, внесла вклад в их вымирание. Мы их любили – и да, мы их убили.
Но виток повествования о различиях между неандертальцами и современными людьми возвращает нас к исходным вопросам: когда появился человек? откуда он взялся? В 1980-х биохимик из Калифорнийского университета в Беркли, Аллан Чарльз Уилсон, попробовал ответить на эти вопросы[913]
с помощью инструментов генетики[914]. В основу экспериментов Уилсона легла довольно простая идея. Представьте, что вы вдруг оказались на новогодней вечеринке. Вы не знаете ни гостей, ни хозяев. Сотня мужчин, женщин и детей окружает вас, все потягивают пунш, и внезапно начинается игра: вас просят упорядочить толпу на основе семейной принадлежности, родства и происхождения. Вам нельзя спрашивать фамилии и возраст участников. Вы должны работать вслепую: запрещено выстраивать генеалогические деревья, ориентируясь на внешнее сходство или поведение.Для генетика эта задача решаема. Прежде всего он умеет распознавать сотни естественных вариаций (мутаций), разбросанных по каждому геному. Чем ближе родство индивидов, тем ближе наборы их вариаций (геномы близнецов идентичны, отец и мать вкладывают в геном ребенка в среднем по половине своего генома, и так далее). Если идентифицировать такие вариации у каждого индивида, родословную можно выстроить мгновенно: степень родства будет функцией от «мутированности». Так же, как черты лица, цвет кожи и рост часто схожи у родственников, одинаковые вариации с большей вероятностью встречаются в одной семье, чем в разных (на самом деле черты лица и рост у родственников сходны как раз из-за общих генетических вариаций).