– Да я по такому случаю еще с десяток заведу, – хмыкнула Пелагея, – лишь бы ты уехал.
– Не надо меня гнать. Я все равно никуда не поеду. Мне там одиноко, а здесь хорошо. Что бы вы ни говорили. Хочешь, блинов испеку?
– Пеки, черт с тобой.
Батутовна не понимала, что испытывает к этому человеку: жалость, отвращение, обиду, и пока мысли ее плутали в тумане, она сомлела и захрапела на весь Остров под теплыми лучами.
Бунтарская природа бабки не давала ей расслабиться. Коль Красавцев был объявлен любимчиком, воевать с ним стало неприлично. Хуана она обожала, Андрюшку боготворила. Оставался один агроном.
Повод для драки должен быть случиться со дня на день. И Данила Константинович не подкачал. Как-то утром хозяева не обнаружили в доме кошек. Хосе при этом рвался с цепи и скулил, будто пытался о чем-то сообщить.
Батутовна смекнула сразу.
– Где кошки, козлина? – навалилась она грудью на агронома.
– Их больше здесь не будет, – заявил дед.
– Куда ты их дел, живодер? – заскрежетала она зубами.
– Собрал в мешок и унес в лес. Пусть волки их сожрут. Дом – не место для животных.
Красавцев, не поверив своим ушам, поднял на деда руку. Тот подпрыгнул и ловко увернулся. Косой удар пришелся по уху.
– Быстро веди туда, куда отнес.
– Не помню, не пойду, – заупрямился Данила.
– Спусти Хосе, он их найдет, – сообразила Батутовна. – И беги в лес, Анатоль! Пропадут, сиротинушки мои!
Теща явно включила актрису. Она, конечно, привыкла к кошкам, но назвать их сиротинушками – было очень художественно.
Красавцев отстегнул карабин от будки, и они с собакой, пройдя мимо дома Хуана, взяли зоолога с собой. Рафик возглавил процессию, он бежал впереди всех, ведя носом по земле, оборачиваясь и нервно тявкая.
Идти пришлось и вправду далеко. Анатоль кричал на весь лес «кс-кс-кс», но ответа не было.
– Они погибли, – заключил испанец, – если этот урод завязал их в мешке, то волки позавтракали за милую душу.
Анатоль опять подавился комком в горле. С возрастом он становился крайне сентиментальным.
Наконец Хосе раскатисто забулькал-закашлял. При его размере любой звук, выходящий из горла, был похож на драконий рык. На лай откуда-то из кустов вырвалось истошное «мяву».
– Шалавушка, девочка моя, кс-кс-кс, – завопил генерал.
Красавцев с Хуаном кинулись в густой подшерсток леса, продираясь сквозь кусты и оставляя на корявых ветках куски одежды.
– Кс-кс-кс, – шипели оба, пока заветное «мяву» не раздалось совсем рядом.
– Моя куколка, – Анатоль раздвинул осоку и обнаружил Шалаву с двумя котятами, которые вжались в материны бока.
Громадными ладонями он заграбастал кошку и запихал ее под драную джинсовую куртку. Котят по карманам рассредоточил Хуан.
– Молодец, прогрызла мешок, убежала. Ищем еще троих, – скомандовал испанец собаке и ли́су.
Те уже метались по траве, показывая, что оставшиеся дети где-то рядом. Двоих обнаружил Рафик, они сидели перепуганные под корнями деревьев. А о находке третьего оповестил Хосе глухим отчаянным воем. Когда все подошли, обезумевший пес облизывал разорванное тельце полосатого малыша.
– Ястребы порвали или лисы, – тихо сказал Хуан. – Оторвался котя от мамки…
Хосе не хотел верить в смерть маленького друга и в зубах потащил его домой.
Процессия вернулась к вечеру. Батутовна, осознав потерю, схватила грабли и жахнула тыльной их стороной по спине агронома.
– Сссука, сгубил живую душу! – взвизгнула она.
Обалдевший Данила схватил метлу с жесткими прутьями и двинулся в атаку на бабку.
– Остановите ее! – вновь заорал дед, но никто не двинулся с места.
Красавцев взял лопату и вместе с Хосе пошел на гору хоронить котенка. Хуан кормил куриным фаршем усатое семейство, оставшееся в живых. Андрюша включил камеру и начал отстраненно снимать битву для соцсетей. Он назвал ее в духе времени: «Бабуля жжет». Никому и в голову не пришло защищать агронома. В том, что повержен будет именно он, а не Батутовна, сомнений не было.
Пелагея размахивала граблями, как палкой-дзё в айкидо – отчаянно и молниеносно. Железный наконечник с зубьями поддавал противнику то под лопатки, то по коленям, то по ягодицам. Метла агронома была лишь оружием защиты, изредка он отбивал удары бывшей возлюбленной, но все больше старался просто под них не попасть.
– Ну что, буддийская харя, единоборствам тебя не научили? – вопила бабка, орудуя свистящими в воздухе граблями.
– Пощади, дура! – кричал агроном. – Удар ведь тюкнет, первая сдохнешь!
– Как бы не так, – давилась одышкой Батутовна. – Со мной генерал не мог тягаться, а тебя-то, моль, я враз раздавлю!
Данила мечтал бы превратиться в моль и слиться с землей, но по факту скакал, как ворона, высоко задирая ноги. Наконец он, чертыхаясь и матерясь, в несколько прыжков достиг беседки и забился под стол. Ближайшая табуретка стала для него щитом. Батутовна потыкала в нее гребенкой граблей, но поняла, что бой в полуприседе, или в «плие», как сказали бы цирковые артисты юности, ей уже не годам.
Пелагея грузно опустилась на вторую табуретку и наклонилась к агроному:
– Все равно убью тебя, слышишь! Вали в свой дацан, пока жив.