Ген Рафаила

Анатоль попытался поймать связь. Он воздевал смартфон к небу под разными углами, будто бы сотовым оператором работал сам Господь, отвлеченный от генеральского аппарата более важными мольбами с других уголков света. Экран, ловко отражающий солнце, показывал ноль палочек – абонент не значился в сети. Богу было не до Красавцева.

Он выдохнул, с третьей попытки поднял Андрюшу, перекинул его здоровую руку через свое плечо и поволок в сторону дома. Рядом сначала прыгал, а потом понуро плелся Хосе, мучимый своей абсолютной бесполезностью в спасении хозяйского сына.

Когда они доволоклись-таки до деревни, Анатоль взял курс на жилище Хуана, будучи уверенным, что испанец, как всегда, исцелит, избавив от мук. Но застал зоолога во дворе с рюкзаком за плечами. Дверь его дома и окна были крест-накрест заколочены досками. У крыльца высился холмик земли, на нем лежала рамка с фотографией Рафика.

– Ты куда? – опешил Анатоль.

– Я уезжаю. Насовсем, – Хуан был бледным и каким-то диффузным.

– Ты ЭТО видишь, идиот? – Генерал опустил со своего плеча прямо на землю очумевшего, окровавленного Андрюшу.

Хуан присел на корточки, равнодушно прощупал его рану и сказал, поднимаясь:

– Пуля застряла в мышце, кровотечение не смертельное. Вези его на тот берег, вызывай «Скорую», пока не начался сепсис.

– Ты в своем уме? – заорал генерал. – Что тут с вами со всеми произошло, пока нас два дня не было на Острове? Спасай его немедленно!

– Отвали, – буркнул Хуан, – я тут больше никого не спасаю. Как вернусь в Испанию, чиркну тебе свой адрес. Когда умру, привезешь меня сюда и похоронишь вместе с Рафиком. Чтобы его скелетик лежал прямо на моей груди, понял?

Он помолчал, ковыряя носком рыхлую могилу.

– Впрочем, я обо всем этом напишу в завещании. Да… у меня там дом, в Саламанке. Оставляю его тебе.

– Хуан, не валяй дурака, открывай дверь, лечи сына.

– Прощай, Анатоль. Я дико виноват перед тобой.

Испанец тенью прошел сквозь генерала, слегка задев плечом, и направился к берегу. У Красавцева в кармане блымкнул телефон – пришла рекламная эсэмэска. Бог вспомнил о нем, связь снизошла с небес.

Анатоль схватил трубу и судорожно набрал 112, задыхаясь, объясняя услужливому голосу на другом конце, что через пятнадцать минут на городскую пристань доставят парня с огнестрелом, и пусть «Скорая» ждет его в полной боевой готовности.

Откуда ни возьмись нарисовалась Батутовна. Вернувшись несколько часов назад вместе с зятем, она тоже не могла поверить трагическим переменам, которые успели произойти на острове. Спешный отъезд Олеськи, безумие Хуана, смерть Рафика, исчезновение Андрюши… и все это пока они со старухами пили шампанское и пели мартовскими кошачьими голосами «На Муромской дорожке…».

Вид внука в пропитанной кровью белой футболке вызвал у Батутовны озноб. Руки затряслись, ноги подкосились, и бабка плашмя рухнула на землю. Хорошо, что темечко ее пришлось ровнехонько на мягкую могилку Рафика. И даже фотография в деревянной рамке не поранила головы. Все же лис любил старуху.

Анатоль быстро проверил ее пульс и, оставив лежать во дворе испанца, потащил Андрюшу к пристани. Хуан уже успел отчалить на катерке, но ровно такая же посудина и улыбчивый бородатый водитель ждали следующего пассажира.

Глава 29 Девочка, которой не было

Олеська лежала на шелковой простыне и не мигая смотрела в потолок. На нем, дрожа прозрачными зелеными крыльями, сидела златоглазка. Она вертелась в разные стороны, словно перед невидимым зеркалом, явно любуясь своим отражением и упиваясь короткой жизнью.

Окна были настежь открыты, за ними стояла лютая жара, а в квартире на всю мощь включенные кондиционеры имитировали рай. Занавески, как флаги на межгосударственных слетах, воевали с ветром, издавая звуки, похожие на исполинские пощечины.

Олеська ненавидела себя. Она ненавидела всех. И особенно мужа. Такого сильного, порядочного, честного, чистого, доверчивого. Ну надо же, не приревновал к другу, не остановил ее, не нахлестал по лицу, как хлещет ветер льняные полотнища штор. Какая широта души и высота чувств.