Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология

Там – ста бывшими солнцами неопалим,
в бурых пятнах на белой одежде —
рвами на гору поднят Иерусалим
неба мертвого побережье.

там – к воде средиземной приходят пески

и заходят в нее по колена,
вздевши руки – в припадке безбожной тоски —
с известковою тяжкою пеной!

<…>

Дождь идет попрощаться в покинутый дом,

и, диктуя, торопится, вроде…
не успеть записать его шум – на потом,
на нетронутом сна обороте…

…Обернуться – закатятся яблоки в темь —

вздернется, подползет и свернется
тень моя у подножья заплаканных стен —
как ребенок – от инородца.

И опять с головою под простыни лечь;

почему не оставишь меня ты,
сновиденных повторов шумерская речь,
ускользающий голос невнятный —

<…>

И наощупь читать мне в порядке вещей,

ибо, в неизлечимом недуге,
обвалились, как тяжкие своды пещер,
над глазами надгробные дуги —

…и

приснилось, что за руку вывела в зал,где столпились огромные дети —
и один с клокотанием нежным сказал —
и не помню – ему что ответил.

И не сходит, не сходит пологая дрожь,

зябкой, словно предутренней фразы,
спите, спящий, покуда ваш сон не похож
на невиданный мною ни разу.

Сновиденная шумерская речь «Шуламит» и сновиденных повторов шумерская речь «Строф» предсказывают будущую поэму «Вавилон», но прежде эти прототексты расходятся на стихотворения из второй книги Генделева «Послания к лемурам» (1981) – «Пейзаж с религиозной процессией» (где обрел приют «черный обморок Галилеи») и особенно «Лунная ночь в Иерусалиме»:

и
шумерская речь сновиденна меж наших речей.

Речей о том,

что мы напрасно вернулись, речей о том,
что к воде средиземной идут по пояс пески – умирать —
и заходят в нее по колена – так должно им —
что, как неба мертвого побережье и край —
рвами на гору поднят город Иерусалим[141].

На обороте последнего листа машинописи «Строф» – один из первых планов «Посланий»: «Вечернее пьянство в Хайфе / Строфы спящему / Птицелов / Попытка оды». Упоминание «Птицелова» отсылает к листу со стихотворением, записанным с незначительными правками:

Под вечер птицеловы входят в дом.
И на черты набрасывают сети
и бьются лица и трепещут, а потом
как будто все наскучило на свете
старик зевнет опустошенным ртом
и черный шепот переспросят дети.

Под вечер трещинками сумерек узор

смутит пространства в кварцевом кристалле
уже из ока падает во двор
зевакой из окна слепой хрусталик
Под вечер тянет еле слышный хор
мелодию, что тишиной назвали

Прислушайся к невнятным голосам

как ранку высоси единственный знакомый
тебе, младенческим воспоминаньем комнат
где никогда не просыпался сам.
О ком он, голос, Господи, о ком он!
Нашептывает темным небесам.

Под вечер осторожнее с собой, —

Когда наощупь отличаешь слово, —

Надламывается часов хрипящий бой

стеклянным дребезжанием в столовой
и оступается ребенок голубой
в дверях столкнувшись с птицеловом.

– в котором можно распознать прототекст строф VIII – Х вошедшей в «Послания к лемурам» поэмы «Охота на единорога»[142].