Генерал и его семья

И бывают минуты, когда я вспоминаю пророчество Льюиса: «…против нас встанет истинный враг, и верность христианству будет стоить по меньшей мере мирского преуспеяния. Но помните: скорее всего, враг этот примет имя христианства (вероятно — с каким-нибудь прилагательным)». И я холодею и думаю: а вдруг это прилагательное — русская православная? Ведь к этому, судя по всему, и идет, ну не совсем по всему, но по многому: по телеканалу «Царьград», по истерике патриарха в Болгарии, по наглости Чаплина и Охлобыстина, по беснованию самозваных бесогонов и по словам богоизбранного президента, который у нас гарант не какой-то там Конституции куцей — не, зачем? — он нам рай гарантирует, а врагам, соответственно, вечную гибель!.. Может, скоро и любовь райских гурий призывникам пообещает…

Господи! Ну Господи! Избави нас от лукавого!.. Яко Твое есть царство, и сила, и слава во веки веков. Аминь.

Но до Василия Ивановича Благая Весть еще не дошла, а если бы и дошла, боюсь, он бы счел ее не благою, а глупой и вредной! Ну дикость же! В атомный век, в эпоху научно-технической революции, в эру, в конце концов, покорения космоса! Парадоксель! Типичнейший парадоксель!

Хотя дураком Бочажок не был, но то, что Гагарин на орбите не увидел никакой Животворящей Троицы, представлялось ему неопровержимым и окончательным доказательством небытия Бога. Впрочем, аргументы многоученого и многотиражного профессора Докинза, вознамерившегося лишить нас Создателя и развесившего в связи с этим на лондонских автобусах призывы «Хватит волноваться, наслаждайтесь жизнью!», ничем по сути не отличаются от этого гагаринского доказательства.

А Василия Ивановича понять можно. Он ведь из того советского поколения, у которого всякую мистику и метафизику выжигали каленым железом с младых ногтей. А потом загоняли под эти младые ногти диалектический и исторический материализм. А у Бочажка на это накладывались еще и другие детские травмы. Религия в его сознании была накрепко связана с бестолковой и бесстыдной теткой Настей, как, кстати, любая антисоветчина ассоциировалась с отвратительным Ватуткиным. Анечкин крестик эти устойчивые ассоциации пересилить, конечно же, не мог, да она его и недолго носила.

И только желанием ну хоть что-то сделать, как-то помочь, чем-то облегчить эту боль объяснялось неожиданное решение Василия Ивановича. Ну и временным помрачением рассудка, он ведь уже оставил надежду и вошел в непроглядную адскую сень, и никакого Вергилия, чтобы указать верный путь, рядом не было, оставалось брести наугад и на ощупь.

«Дался же ей этот Хуцау! Ну чего она? Чего она хочет? Что вдруг Бога вспомнила? Может, так просто? От боли просто… А вдруг… а что, если так уже напугалась и измучилась и со страху поверила в эти сказки… И что теперь? Ну ведь просит же о чем-то, а я, дурак, не пойму!» — думал Василий Иванович, а жена его умирала и все стонала и шептала: «О Хуцау, Хуцау…»

— Травушка, ну что ты? Ну что? Ну хочешь, попа тебе привезу? А? Привезу, а чо такого? У Маркеловой спрошу, как там что, и привезу. Вот и все! И будет тебе твой Хуцау… В конце-то концов… Хочешь?

Травиата не отвечала и продолжала мучительное бормотание.

Старуха Маркелова на нескладные вопросы Василия Ивановича сказала, что надо подать записку во здравие, а по-хорошему полагается соборовать болящую, только кто же батюшку сюда пустит?

Что такое соборовать, Бочажок не понял, но ему и не надо было, надо было поскорее начать действовать, что-нибудь делать уже, а не стоять, как беспомощный дурак, на коленях у смертного одра, у двуспальной венгерской кровати, где его Травушка принимает муку мученическую и молит о спасении несуществующего Господа…

Василий Иванович и поп друг другу не понравились. Увидав хмурого краснорожего полковника, вошедшего не перекрестив лба (слава богу, хоть папаху догадался снять), священнослужитель обомлел, подумал «Ну все!» и сотворил в душе Иисусову молитву. А полковник, приготовившийся встретить жирдяя из «Чаепития в Мытищах» или зловещего изувера из «Петра Первого» и «Ивана Грозного», вконец растерялся при виде какого-то очкастого шибздика, совсем молоденького, с жидкими хипповскими волосенками, козлиной бородкой и бегающими глазками. Тоже мне поп!

— У меня жена умирает… — сказал страшный полковник, а попик посмотрел на него в изумлении. — Мне сказали, что надо… — Бочажок прокашлялся и продолжил с холодным остервенением: — Что надо какой-то обряд провести, что-то с собором связанное…

— Соборование, — сказал поп.

— Да… Так вот… У меня к вам просьба. Можете со мной поехать и сделать это?

— Сейчас?

— Да. Можете? Это недалеко, рядом с Чемодурово, военный поселок, знаете?

Поп, оправившийся от страха и удивления, сказал, что ему надо собраться, минут десять, не больше.