Генерал и его семья

Внезапно что-то внутри коммунистического истукана хрустнуло, посыпалась цементная труха, и Ленин, не выдержав тяжести люмпен-пролетария, стал медленно клониться. Толпа ахнула. Символизм нарастал.

Окна генеральского кабинета выходили на другую сторону, поэтому Бочажок ничего не видел, но услышал непривычный и неприличный шум в коридоре. Василий Иванович сердито вышел и спросил у сгрудившихся у раскрытого окна офицеров: «Это что у вас тут, в конце-то концов?!» Офицеры испуганно расступились, и командир дивизии увидел накренившегося Ленина, свисающего с него маленького человечка и рогатое страшилище, намеренное забодать извивающегося Фрюлина.

— Это что за херомантия?! — воскликнул генерал и услышал, как внизу визжит подполковник Туков: «Стреляй, я тебе говорю! Стреляй, черт лопоухий! Я приказываю!»

— Отставить!! — крикнул Бочажок и помчался вниз.

— Отставить!! — повторил он дежурному по части, уже расстегивающему кобуру. — Вы что тут, совсем с ума посходили?! Парадоксель!!

Дежурный майор и вправду был замечательно лопоух, за что его и прозвали Чебурашкой. Счастье Тычка, что дежурил в тот день такой добродушный и флегматичный интендант, не спешивший открывать пальбу по приказу истеричного подполковника.

Я помню, как-то на разводе, когда этот ушастый майор тоже был дежурным по части и поприветствовал нас: «Здравствуйте, товарищи солдаты!» — мы, как положено по уставу, вдохнули поглубже, чтобы хором гаркнуть: «Здравия желаем, товарищ майор!» — но тут раздался негромкий, но явственный и спокойно-наглый голос: «Привет, Чебурашка!» — и набранный в молодые грудные клетки воздух взорвался неудержимым и несмолкаемым хохотом. По-моему, это была одна из проделок того самого легендарного сантехника, который сорвал подполковнику Тукову инновационное политмассовое мероприятие.

А Ленин меж тем опускался все ниже, одна его нога с торчащей арматуриной уже оторвалась от пьедестала, и Тычок уже задевал кончиками рогов подошвы фрюлинских сандалий.

— А ну-ка дай сюда, деятель! — сказал Василий Иванович и отнял у обмершего пастушка кнут. Он-то с колхозного детства знал, как с ним обращаться, однажды, исполняя обязанности подпаска, так огрел Ватуткина, что тот выронил свой костыль и скопытился.

Для начала Бочажок, примериваясь, лихо щелкнул кнутом в воздухе. Тычок оставил свою жертву и повернулся к генералу.

И вот они встали друг против друга и взглянули друг другу в глаза — исполинское хтоническое чудище и небольшой по размерам, но несомненный герой, настоящий паладин, светоносный, хотя и толстоносый, витязь! Тоже символ, между прочим! И взвился к небу карающий бич! И хлестанул меж рог взбунтовавшегося зверя! Багровый рубец вздулся на раскаленной бронзе! Тычок взревел!

Василий Иванович ударил другой раз, еще сильнее и страшнее, но осилить вырвавшийся на свободу мятежный хаос не смог, а третий удар нанести не успел.

Налетевшее чудовище пронзило Василия Ивановича и подбросило его в воздух, так высоко, что Бочажок, теряя сознание, увидел сверху рухнувшего Ленина, убегающего Фрюлина и нелепо машущего руками Боброва, а бык поймал его на рога и стал трепать.

Наконец майор Чебурашка выстрелил, в точности как божественный Рама пустил стрелу из зарослей в победившего Сугриву, но неправедного обезьяньего властелина Бали. Но Чебурашке пришлось стрелять два раза. Тычок, поколебавший на короткое время заведенный порядок, был повержен, но и Бочажок, доблестный защитник какой-никакой, а все-таки цивилизации, был обречен.

Уже меркли в его глазах синева и сияние летнего дня, и вопли толпы не достигали более его слуха. Воины подняли отяжелевшее и обмякшее тело своего рожденного хватом командира и в скорбном молчании понесли в санчасть. По асфальту стелился кровавый след.

Но жизнь еще теплилась, еще сопротивлялась могильному хладу и сгущающейся тьме.

И вот генерал-майор открыл глаза, чтобы еще раз увидеть белый свет, белый потолок палаты и белое, заплаканное, любимое лицо.

— Он, кажется, пришел в себя.

Рядом с лицом дочери появилась большая, добрая и очкастая физиономия Корниенко.

— Ну, Василий Иванович, напугал ты нас! Ну напугал!

Бочажок с трудом разлепил запекшиеся губы и прошептал:

— Аня? Ты как тут…

— Да она еще вчера прилетела и прямо сюда, ни в какую домой не хотела…

Анечка утирала слезы и улыбалась. Генерал попытался приподняться, но тут же откинулся на подушку, застонав от неожиданной и непомерной боли.

— Папочка!

— Ну, что ты, ну, что ты, дурочка?.. Ну что ты плачешь?.. Ну что ты как маленькая…

— Папочка, прости меня, прости!

— Ну что ж ты ревешь? Ну?.. Рева-корова… Какое у нас правило?.. Забыла?.. Не пищать!..

Генерал говорил спокойно и ласково, но делал долгие паузы, чтобы не стонать.

— Сына береги… Воспитай его как положено… Настоящим человеком… И Степка теперь тоже на тебе… Хотя ты же уедешь… Никто теперь не помешает…

— Никуда я не уеду! Здесь мамина могила, здесь твоя могила! Куда мне ехать…

Но отец уже не слышал ее, зане совершил в пределе земном все земное…