Генерал и его семья

И потом — что это за ответ? Это ж жульничество какое-то получается! У него же спрашивали конкретно: имеет ли он претензии к дочери, и речь ведь шла не о тех великих претензиях, которые он и вправду имел, не о любви к Родине, не о дочерней любви и прочем таком, а просто формально — о юридических и даже материальных претензиях. И на такие вопросы отвечать надлежит четко: «Нет, не имею» или «Да, имею такие-то и такие-то».

А он вместо этого вон какую телеграмму послал! Да и врал ведь! Имел-то в виду он не скатертью дорогу, а совсем другое! Вот и написал бы правду: так и так, хочу, мол, чтоб дочка и внук всегда при мне были, покоили чтоб мою старость и не предавали бы меня и Родину-мать! Так написать было бы, конечно, глупо, но хотя бы честно. А то — скатертью дорога, езжай в свой расчудесный Израиль, только сначала давай-ка и сына предай, раз уж ты такая у нас предательница! Мерзость.

Выходило, что он виноват, а коли виноват и осознает свою вину, то должен иметь мужество извиниться, но если он извинится, то получится, что Анечка права, а она не права! Не права она! Не права, а виновата! Она виновата, а не он! И нечего тут сопли размазывать! И правильно он все написал! Пусть катится, а Сашке судьбу калечить не дам! Эмигрантка выискалась! Пусть попробует! Будет там посудомойкой какой-нибудь или официанткой, как Тихонов в том фильме, и советским туристам будет прислуживать! Узнает тогда! Белой акации цветы эмиграции! Плохо ей живется! Как сыр в масле, на всем готовеньком! Палец о палец… А на БАМ поехать не хочешь, принчипесса? А? Может, нормальная-то работа среди нормальных людей дурь бы из головы повыветрила! Там бы уж тебе не до Ахматовой твоей горбоносой было бы! Какого черта это вообще разрешили? Жили себе спокойно, нет, надо было эту херомантию завести! Брежнев дурак все-таки… И какая такая историческая Родина у Блюменбаума? ГУМ, ЦУМ и «Детский мир» у него историческая Родина!..

Но потом тоска и совесть, переждав припадок бессильной сварливости, опять принимались за свое, и грызли, и грызли, точили тоненькое дно генеральской жизни, и даже любимая музыка нисколько не помогала, а наоборот, навевала мучительные образы и воспоминания.

Он не выдержал и пошел к Машке, чтобы расспросить о дочке и внуке. Анджела Ивановна наконец вышла на пенсию, и Машка работала в школе, они разговаривали на большой перемене, вокруг бегали и оглушительно кричали неприятные дети.

— У Ани все хорошо, вы не волнуйтесь.

— Ну и чем же она там занимается? — с глупой усмешкой спросил генерал.

— Она в яслях работает, няней.

— Как в яслях?!

— Ну там, куда Саша ходит. Это удобно. И ребенок при тебе, и зарплата…

— Представляю, какая там зарплата!.. А в институт восстанавливаться она не собирается?

— Я не знаю… Ничего не говорила… Лева восстановился.

— Ах, Лева, значит, восстановился! Молодец какой! Ай, молодец! Жена, значит, вкалывает, а он…

— Нет, нет, он тоже работает, по вечерам. В ресторане.

— Что?!

— Играет в ансамбле… Только не на бас-гитаре, как у нас, а на клавишных…

Парадоксель! Получалось, что незавидная участь белогвардейского князя, которого играл Тихонов, настигла его детей без всякой эмиграции!

Вернувшись на работу, Василий Иванович почувствовал себя плохо, зашел к начальнику штаба, выпил сто грамм коньяку, но не успокоился. Вечером позвонил к соседям и попросил чего-нибудь от головной боли.

Корниенко посмотрел на лицо генерала и сказал:

— Дай-ка я тебе, Василий Иванович, давление померю.

— Да нет, ты мне от головы что-нибудь. А то прям раскалывается…

Но военврач настоял на своем.

— Ну, сосед, поздравляю! Тебя с таким давлением госпитализировать надо срочно!

— Какой к черту госпитализировать! Кончай тут… Ты мне таблеток от башки дай, и хорош!

— Да таблетки-то я тебе дам, но ты ж так до инсульта допрыгаешься, Василий Иваныч! Ты погляди на себя! И папиросы еще смолишь одну за другой. Бросать надо. Или хоть кури поменьше…

— Да ты сам куришь! — возмутился Василий Иванович.

— Я с фильтром курю!

— Ну и зря!

Мысль об инсульте генерала не очень пугала, он хоть и называл себя стариком, но о годах своих и о здоровье вообще не думал, считая это стыдным для мужчины. Но благодаря диагнозу, поставленному соседом, опять появился повод помечтать о том, как Анечка будет убиваться, и каяться, и заламывать в отчаянии руки над его свежей, еще не осевшей могилой с венками от сослуживцев и от командования. Ну что? Доигралась? А ты как думала? Думала, как с гуся вода, да? Думала, безнаказанно такие вещи проходят? Не-ет, милая моя! Поздно теперь рыдать и молить о прощении! Раньше надо было думать! А теперь все! Некому уже прощать! Разбила ты сердце отцовское! Убила ты папку, убила! Дура ты безжалостная!

Лекарство от давления он, впрочем, принимал регулярно, каждое утро, как велел Корниенко, и даже курить первое время старался поменьше. Попробовал и на сигареты с фильтром перейти, но «Столичные» и дефицитный из-под прилавка «Аполлон — Союз» показались после «Беломора» безвкусными, и он отдал их своему новому водителю…