Генерал и его семья

Летом 197* года в жизни генерала произошли события, которые к нашему сюжету прямого отношения не имеют и, быть может, покажутся слишком уж незначительными для страниц исторического романа, да и сам Василий Иванович, если бы его спросили, только усмехнулся бы и посоветовал нам в конце концов заняться чем-нибудь серьезным и полезным. Но мы полагаем, что усмешечки эти маскировочные, вызванные смущением и эмоциональным целомудрием, на самом же деле он с нами согласен: трудно переоценить значение случившегося в духовном развитии Васи Бочажка.

Поздно ночью, часа в два, возвращался он домой после празднования юбилея полковника Самохина в офицерском кафе. Настроение у Василия Ивановича было хуже некуда, как сказал бы Райкин, мерзопакостное. Ах, как чиста и прелестна была июльская ночь, как старалась она привлечь внимание генерал-майора, как заигрывала и кокетничала, но все было напрасно. Ничто во всей природе не могло рассеять душевного мрака: ни ветерок, овевающий озерной прохладой разгоряченное лицо, ни благодатная, сменившая пьяный гам и рев электромузыкальных инструментов тишина, подчеркнутая свиристеньем и пеньем какой-то птицы, может, даже и соловья, ни молоденький месяц, так похожий на улыбку чеширского кота, игриво склонившего голову набок (подозреваю, что это сравнение использовали уже тысячи литераторов, но оно все равно мне нравится).

Специфика профессиональной деятельности Василия Ивановича, непререкаемая значимость воинской службы, равно как и презрение к нытикам и слабакам, уберегали генерала от блоковского осознания бессмысленности всех дел, да и безрадостность уюта тоже не приходила на ум человеку, обретшему этот относительный уют не так уж давно. Смысл, вне всякого сомнения, имелся, и долг, как всегда, был свят и нерушим, и обязанности исполнялись неукоснительно, и все-таки и тем не менее подколодная тоска-кручина изводила Бочажка, и все чаще тень разочарования ложилась на его насупленное чело, и «парадоксель» в его устах звучал уже не строгим выговором за нарушение гармонии и порядка и не призывом к немедленному устранению недостатков, а скорбной констатацией несовершенства и абсурдности жизни.

А тут еще этот юбилей, эти нескончаемые и лживые тосты, сначала весельчака-тамады, а потом и самого велеречивого юбиляра, да и Бочажку пришлось говорить, куда тут денешься, и потная духота, несмотря на распахнутые окна, и теплая водка, и наваливающая ему на тарелку противного холодца расфуфыренная Самохина, и вид немолодых краснорожих офицеров и их баб, трясущих жиром под наглые и торжествующие звуки «Казачка»… Господи! Даже начштаба, нормальный вроде мужик, а тоже туда же — скакал и дрыгался, как умалишенный. Ну а потом, кто в лес, кто по дрова, запели популярные песни. Одуревший начштаба залез на сцену и в микрофон орал. А уйти нельзя… Особенно гадко прозвучала песенка крокодила Гены… «Почему я веселый такой…» Да потому что пьяный дурак, вот почему!

Генерал жевал незажженную папиросу (еще и спички кончились!) и досадовал на то, что патруль, нарвавшийся на него у Дома офицеров, полностью соответствовал уставным требованиям, не к чему было придраться и сорвать злость не получилось. И тут, подходя к дому, он увидел, что окно Степкиной комнаты в нарушение распорядка дня вопиюще освещено! Единственное во всей генеральском башне, непроглядно черной на фоне светлеющего неба! Василий Иванович выплюнул размякшую беломорину и прибавил шагу. «Ну щас ты у меня получишь, охламон!»

То, что Степка, вместо того чтобы быстро потушить свет и притвориться спящим, стоял полностью одетый и ждал его в коридоре, было так странно, что генерал даже растерялся:

— Ты что? Что-то случилось?

— Нет…

— В школе опять что-нибудь?

— Нет, не в школе…

Удивительнее всего было то, что Степка не выглядел по-настоящему испуганным, и, хотя его глаза смотрели с мольбой, как у кота в «Шреке», но молили они не о прощении и пощаде, а о чем-то другом, что-то выклянчивали, вот так же он смотрел на Травиату Захаровну, когда уговаривал сшить ему штаны как у Трубадура из «Бременских музыкантов».

Расклешенных брюк он домогался издавна, еще в Тикси приставал и канючил, но обычно склонная его баловать мама была непреклонна: она считала, что это хулиганская мода, поскольку ни в журнале «Силуэт», ни на телевидении никто таких штанов не носил и только на карикатурах в «Крокодиле» можно было полюбоваться на уродцев в клешах. Ну и на улицах и танцплощадках. Но в конце концов в такие штаны обрядились и эстрадные исполнители, и персонажи молодежных фильмов, и вот даже герой культового мультика был нарисован в расклешенных и простроченных, как джинсы, брюках. И хотя Травиата Захаровна так до конца и не приняла эту моду, предпочитая элегантные брючки-дудочки, но поддалась наконец на уговоры и сшила своему сыночку вожделенные мультипликационные клеши. Только красный цвет она благоразумно отвергла, указав Степке, что этого не потерпит ни отец, ни директор школы. Но в остальном все было в точности как на экране! Все в школе обзавидовались.