Генеральная пауза. Умереть, чтобы жить

Лёша толкнул мамину дверь. В её комнате не изменилось ничего. Аккуратной стопочкой высились на столе тетради в разноцветных обложках, топорщились ручки в облезлом жестяном ведёрке — привет, песочница в сквере! Пузатый серый монитор древнего компьютера отражал противоположную стену, завешанную фотографиями в одинаковых рамках: мама и папа в экспедициях. Горы и реки, степь и тайга… Геологоразведка — заманчивое, загадочное слово. После папиной смерти мама стала преподавать географию в школе. Большой старинный глобус занимал целую тумбочку у окна, бросая тень на пыльный экран плоского телевизора — самого современного предмета во всём доме. И самого бесполезного.

— Лёшка, ты ещё не одет? Быстро давай! Опоздаем!

Дурацкий галстук-бабочка скользит в пальцах. Он ненавидит его, но куда деваться? Отчётный концерт в Малом зале Филармонии, дресс — провались он! — код.

— Иду, мам, не волнуйся так. Успеем.

Теперь, когда у них есть машина, всё стало значительно проще. Мама, правда, водит так себе, но это лучше, чем шлёпать по лужам до метро и потом снова шлёпать по лужам от него. В машине можно отрешиться ото всего и «поймать волну», настроиться. Публики Алексей не боится. Она ему не мешает, и не волнует, один человек в зале или три сотни. Он всегда один на один с музыкой.

На улице льёт как из ведра. Пригоршня холодных капель срывается с козырька парадной и метко влетает ему за шиворот. Гулко бабахает гром вдалеке. Июль в этом году дождливый.

Автомобильные дворники размазывают воду по стеклу, щёлкая, как метроном. Мама ругается громким шёпотом. Можно подумать, Лёша глуховат — сложно не разобрать пару слов, не подходящих к устам интеллигентной дамы. Учительницы, между прочим! Он посмеивается, отворачиваясь, чтобы не смущать её, и видит, как попутная машина вдруг резко забирает вправо. За секунду, оставшуюся до удара, он успевает понять, что это не попутная, а их машина боком скользит на встречку, мимо проскакивают чьи-то фары, бьющие резким светом в залитое дождём стекло…

Тяжело дыша, он ухватился двумя руками за косяк, слепо глядя в коридор. Там, в его воспоминании, случилось что-то ужасное, но он не сумел вспомнить, что именно.

— Алекс, ты чего? Тебе плохо? — испуганно тормошила его Дина.

— Что с моей мамой? — голос сел, и слова не желали выговариваться.

— О! — Дина отступила на шаг. — Всё хорошо с ней, правда. Она почти не пострадала! Только ты головой об стойку ударился сильно!

Дина осторожно, одну за другой, отцепила его отчаянно мерцающие руки с побелевшими костяшками пальцев от дверного косяка. Он тупо смотрел на свои пальцы, ничего не чувствуя. «Мы разбились».

— Вспомнил аварию?

Алексей кивнул, постепенно приходя в себя.

— Это в июле было…

— Сейчас ноябрь. Пора тебе уже и очнуться.

В это невозможно было поверить, но Дина врать ему не могла. Пошатываясь от груза свалившейся памяти, Алексей сделал шаг и широко распахнул двустворчатую белую дверь на противоположной стороне узкого коридора.

Рояль, самая большая семейная ценность, всегда стоял в гостиной — пятиугольной комнате с эркером, окна которого выходили на Никитский сад, а не во двор, как все остальные. Это был старый инструмент, ещё дореволюционный. По бабушкиным рассказам, её отец давал уроки своим ученикам не только в стенах Консерватории, но и на дому. На самой бабуле, по её же словам, природа отдохнула. Не было у неё ни слуха, ни способностей, но рояль она берегла и очень радовалась, что не зря — именно он разбудил в Лёше музыкальный дар.