Генеральная репетиция

Чернышев. Ловко умел устраиваться Иван Кузьмич Чернышев — и чаю попью, и кино посмотрю, и с тобою успею кое-что обсудить…

Из уличного радиорепродуктора загремел марш:

— Аванти, пополо! Аларис косса!
Бандьере росса, бандьере росса!..

Давид. Неужели все-таки возьмут Мадрид? Тогда это конец, да, Иван Кузьмич?

Чернышев. Боюсь, что возьмут. И боюсь, что это совсем не конец, а только начало! (Разломил бутерброд, протянул половину Давиду.) Хочешь?

Давид. Нет, спасибо.

Чернышев. Дело хозяйское! (С наслаждением принялся за еду.) Проголодался!.. Так вот, Давид, ты насчет Всесоюзного конкурса скрипачей слыхал что-нибудь?

Давид (насторожился). Слыхал.

Чернышев. У нас по этому поводу в Консерватории был нынче Ученый Совет. Решали — кого пошлем.

Давид. Ну?

Чернышев. До седьмого пота спорили. Каждому, конечно, хочется, чтоб его ученика послали, это вполне естественно! Ну, а я, как тебе известно, не музыкант, я в подобные дела обычно не вмешиваюсь, не позволяю себе… Но как-то так оно сегодня вышло, что предложил я твою кандидатуру…

Давид (восторженно). Иван Кузьмич!

Чернышев. Погоди! Предложил, знаешь, и сам не рад! Такую на тебя критику навели, только держись — и молод еще, и кантилена рваная, и то, и се… (Поглядел на вытянувшееся лицо Давида и улыбнулся.) Ты погоди огорчаться — включили тебя. (Погрозил пальцем.) Но только смотри! Насчет кантилены ты подзаймись! Ведь не зря люди говорят, что хромает она у тебя… Да я и сам вижу!.. Мне объяснили… Ты подумай об этом, Давид, подтянись!

Давид (с силой). Я, как зверь, буду заниматься! И не уеду никуда, и летом буду заниматься, и осенью! (После паузы.) А кого еще наметили, Иван Кузьмич?

Чернышев. Всего шесть человек.

Давид. А Славку Лебедева?

Чернышев (нахмурился). Нет… Насчет стипендии — это и профессор Гладков выступил, и я поддержал… А насчет конкурса…

Давид. Но, Иван Кузьмич, вы поймите, — надо же разобраться… Ведь ничего же, в сущности, неизвестно…

Чернышев (сухо). Разберутся.

Давид. Кто? Когда?

Чернышев (помолчав, со сдержанной горечью). Видишь ли, Давид, я семнадцать лет в партии. Может быть, я не все понимаю, но я привык верить — все, что делала партия, все, что она делает, все, что она будет делать — все это единственно разумно и единственно справедливо! И если я когда-нибудь усомнюсь в этом — то, наверное, пущу себе пулю в лоб! (Снова помолчав.) Я твою автобиографию смотрел — там написано, что твой отец служащий… А я думал — он у тебя тоже музыкант…

Давид (растерялся)… А он и есть… Музыкант… Он служащий… В оркестре служащий… Он в оркестре играет… В кино, перед сеансами… (Деланно засмеялся.) Ну, всякую там «Кукарачу», знаете?..

Чернышев (кивнул). Понятно.

Осторожный стук в дверь.

Давид. Да?.. Кто там?

Входит худенькая смуглая девушка. Длинные черные косы заложены коронкой вокруг головы. Это Хана Гуревич.

Хана. Можно?

Давид. Хана?!. (Едва заметно поморщился.) Здравствуй… Ну, чего ты стала в дверях? Входи.

Хана. Здравствуй. Добрый вечер.

Давид. Как ты нашла меня?

Хана (пожала плечами). Нашла. Ты ведь к нам не приходишь, вот мне и пришлось самой тебя искать… Ты нездоров?

Давид. Ангина. Поправлюсь — обязательно к вам приду… Через недельку, наверное…

Хана (улыбнулась). Что ж, приходи. Наши будут очень рады тебе.

Давид. А ты?

Хана. А я уеду уже!

Давид. Куда?

Хана. На Дальний Восток!

Давид. На каникулы?

Хана. Нет, работать. Помнишь — было в газетах письмо Хетагуровой? Вот я и еду!

Чернышев. Молодчина! (Протянул руку.) Здравствуйте! А ведь мы с вами. Хана, знакомы… И я даже в гостях у вас был, дома — на Матросской тишине! Я с вашим папой, с Яковом Исаевичем, у Буденного, в Первой конной служил!

Хана (радостно всплеснула руками). Ой, ну конечно же… Я вас не узнала… А папа мне про вас столько рассказывал… Вы — Ваня Чернышев, верно?

Чернышев (улыбнулся). Был Ваня. А теперь Иван Кузьмич… Здравствуйте, Хана! А вы, между прочим, похожи чем-то с Давидом… Вы не родственники, случайно?

Хана. Нет. Мы просто из одного города. С одного двора. Земляки.

Давид (явно желая перевести разговор). Да, да, земляки!.. Слушай, а как же тебя мамаша твоя отпустила — вот я чего понять не могу!