Генезис и структура квалитативизма Аристотеля

В текстах Аристотеля мы находим примеры такого рода испытания качеств на их существенность. Рассмотрим одно из таких мест, находящееся в первой книге сочинения «О частях животных». В этой книге Аристотель излагает и критикует натурфилософские теории своих предшественников, дающие определенный подход к пониманию живого. Излагая взгляды предшествующих философов, учивших о природе, Аристотель попутно выдвигает в ходе их разбора и критики свой подход, использующий прежде всего такие понятия, как материя и форма. Причем специфику своего подхода в противовес прежним «фисиологам», исследовавшим главным образом «материальное начало и его причины» (О частях животных, I, 640b 6–7), Аристотель видит в том, что «природа формы имеет большую силу, чем природа материи» (там же, 640b 38–39). Форма, как мы это уже отмечали, понимается Аристотелем как действующая причина становления вещей, по крайней мере для искусственного возникновения. Но форма является также причиной и в плане бытия вещи: в данном случае форма тождественна с сутью бытия вещи и есть принцип единства вещи и ее самотождественности (Метафизика, VIII, 3, 1042b 5–23, 1044а 35–1044b 1). Форма как причина бытия (в отличие от причины становления или возникновения) существует одновременно с действием, с тем, что ею как причиной вызывается. В этом аспекте форма наступает причиной в «структурном», а не в «генетическом» плане[90].

Излагая взгляды Демокрита относительно сущности живого, считавшего, что образ и окраска выражают суть бытия каждого животного и его частей, Аристотель выдвигает в качестве критерия проверки существенности этих качеств (образ и окраска) анализ такого события в жизни живого организма, как смерть. Демокрит приравнивает форму, т. е. суть бытия и причину бытия живого организма, иапример, человека, к образу и окраске. Но, возражает Аристотель, «ведь и мертвый имеет ту же самую форму внешнего образа, и все-таки он – не человек» (РА, 641b 45–47). В смерти исчезновение сути бытия данного организма, его полный разрыв с самим собой очевиден. Труп только по имени можно назвать человеком, «медная или деревянная» рука «будет рукой только по имени», «омонимно», говорит Аристотель. Смерть – изменение самой сущности живого. Поэтому любая гипотеза об определении этой сущности может быть проверена в опыте смерти. Так Аристотель проверяет гипотезу Демокрита, приравнивающего сущность человека к образу и окраске. Смерть же показывает, что эта гипотеза несостоятельна: человека нет, а выдаваемые за сущность качества сохраняются. Такая ситуация невозможна, так как исчезновение человека (смерть) есть исчезновение его сущности.

Этот способ проверки существенности качеств кажется слишком специальным: ведь способность к смерти принадлежит, по-видимому, живым организмам и только им. Аристотель это обстоятельство, конечно, осознает и, можно сказать, сожалеет об этом: «Мертвый человек является человеком лишь по названию… Но, – говорит Аристотель, – все это хуже обнаруживается в случае мяса и костей и еще менее зримо в случае огня и воды» (Метеорология, IV, 389b 31–390а 3). Нужно подчеркнуть, что финальность, целесообразность, формальная причинность, принцип функциональной детерминации вещи, о чем здесь говорится как о противоположном подходе по отношению к анализу вещей с точки зрения материальных начал, из которых они состоят, менее очевидны «там, где имеется больше материи», но в принципе это, говоря обобщенно, формальное начало значимо и для неодушевленных вещей. Однако тем не менее нотка сожаления в вышепроцитированном замечании Аристотеля очевидна. Это обстоятельство было отмечено Картероном: «Нам недостает – пишет он, комментируя это место, – смерти огня – или каждого из остальных элементов – смерти, которая лишь одна могла бы раскрыть нам его душу» [41, с. 74].

В связи с этим хотелось бы, помимо вышеотмеченного момента, заметить еще, что выражения типа «смерть огня» не являются чуждыми греческой философии. В частности, Гераклит, по свидетельству Максима Тирского, говорит, что «огонь живет земли смертью, и воздух живет огня смертью; вода живет воздуха смертью, земля – воды [смертью]. Огня смерть – воздуха рожденье и воздуха смерть – воды рожденье. Из смерти земли рождается вода, из смерти воды рождается воздух, [из смерти] воздуха – огонь, и наоборот» (В 76, пер. М.А. Дынника)[91]. Процитированный фрагмент заставляет предположить, что смерть стихии есть «раскрытие» какой-то более глубокой и скрытой основы космоса, как бы она ни называлась. Взаимная смерть стихий друг в друге оказывается способом указания на некое единое бытие, причем стихии не являются его существенными атрибутами, не составляют сути его бытия, говоря по-аристотелевски.