— Для этого нуженъ ансамбль, — продолжалъ онъ:- необходимо, чтобы вс силы исполнителей были равны, — чтобы вс роли, начиная отъ главной и до самой незначительной, игрались съ одинаковымъ талантомъ и пониманіемъ. А этого, по крайней мр у насъ, въ Россіи, нельзя достигнуть. Нтъ ни одной труппы въ провинціи, — я уже не говорю о столицахъ, — которая могла бы хоть нсколько подходить къ ансамблю: Если найдется одинъ хорошій исполнитель, то рядомъ съ нимъ непремнно нсколько негодныхъ, которые не только не исполняютъ хорошо своихъ ролей, но портятъ игру хорошаго исполнителя… Вы видите, я одинъ, рядомъ со мною нту другихъ артистовъ и артистокъ. Между тмъ мн гораздо легче, чмъ съ помощью цлой труппы, передать вамъ великое драматическое произведеніе во всей его красот и блеск, передать такимъ образомъ, что если-бы творецъ этого произведенія присутствовалъ, — то пролилъ бы слезы восторга! Я одинъ, мн никто не мшаетъ и, такъ какъ мое амплуа обширно, я могу одновременно исполнять нсколько ролей. И это будетъ вовсе не чтеніе драмы, а именно — ея исполненіе, настоящая игра!.. Конечно, окажется недостача въ нкоторой иллюзіи, но, быть можетъ, такая недостача очень скоро забудется. Заставлю ли я васъ забыть ее или нтъ — не знаю…
Онъ развелъ руками, скромно опустилъ глаза — и улыбнулся.
— Попро-обую!.. — протянулъ онъ.
Это было довольно неожиданно и почти вся зала слушала съ интересомъ…
Что же будетъ дальше?
А дальше было вотъ что. — Лидинъ-Славскій перемнилъ тонъ и остановился посреди ковра, снова принимая неестественную позу и опираясь на эфесъ шпаги.
— Для начала, — заговорилъ онъ:- для перваго опыта сценическаго конферанса я остановлюсь на произведеніи великаго Шиллера. Произведеніе это — «Донъ-Карлосъ, инфантъ испанскій». Находясь среди просвщенной публики, я увренъ, что вс зрители знакомы съ произведеніемъ великаго германскаго поэта…
По зал прошло нкоторое движеніе, изъ котораго, по крайней мр для меня, явствовало, что большинство «просвщенной публики» съ произведеніемъ, великаго нмецкаго поэта совсмъ незнакомо.
— Да, вы вс знаете эту чудную драму и поэтому я не стану объ ней распространяться, не стану передавать содержаніе первыхъ двухъ актовъ. Я прямо приступаю къ третьему…
Кто-то громко звнулъ въ заднихъ рядахъ. Кто-то шикнулъ.
— И такъ, дйствіе третье! — воскликнулъ Лидинъ-Славскій. — Передъ вами спальня короля. Свчи догораютъ на стол. Къ глубин сцены молодые пажи сидя спятъ. Король сидитъ у стола, въ глубокомъ раздумьи…
Онъ оглянулся, и вдругъ замтилъ, что ни стола, ни стула нтъ. Онъ подбжалъ къ двери, крикнулъ: «Скорй столъ и стулъ!» — и вернулся.
Столъ и стулъ принесли, поставили на коверъ. Онъ слъ и склонился къ столу «въ глубокомъ раздумьи».
— Передъ королемъ бумаги и медальонъ… — хрипло сказалъ онъ.
На стол ничего не было, но онъ не обратилъ на это вниманія. Голосъ его мгновенно измнился, сдлался совсмъ неестественнымъ, когда онъ началъ:
Онъ вдругъ поднялъ голову, провелъ по своему напудренному лбу рукою, поднялся со стула, наклонился впередъ всмъ длиннымъ корпусомъ — и сталъ какъ бы вглядываться.
Но вся его поза, выраженіе лица были таковы, что мн, да я думаю и всей зал, показалось будто онъ нюхаетъ…
Онъ стремительно подошелъ къ одному изъ оконъ, ударилъ въ него рукою, половинка окна отворилась и передъ изумленными зрителями оказалось нсколько любопытныхъ физіономій лакеевъ и горничныхъ, размстившихся на балкон, у оконъ. Половина залы огласилась невольнымъ, неудержимымъ смхомъ. Мой взглядъ самъ собою остановился на Софи. Она сидла, блдная какъ полотно, совсмъ опустивъ голову, съ безсильно опушенными руками. Вдругъ она содрогнулась, выпрямилась, краска залила ея щеки. Она обернулась на своемъ кресл и окинула всю залу взглядомъ, полнымъ злобы и ненависти. Но это было мгновеніе. Вотъ краска снова сбжала съ ея щекъ, снова голова ея опустилась на грудь…
Между тмъ Лидинъ-Славскій, ничуть не смущаясь, продолжалъ свой «сценическій конферансъ».
Передъ королемъ появился Лерма, Лидинъ-Славскій весь съежился, состроилъ невозможно глупое лицо — и, заискивающимъ тономъ, съ дрожью въ голос почти какъ-то просвистлъ:
Затмъ онъ, будто его дернули за веревочку, вдругъ выпрямился, принялъ горделивый видъ и прежнимъ голосомъ короля отвчалъ: