Генрих Сапгир. Классик авангарда

Дорогой Давид!

Был рад приезду Максима. Он меня удивил и обрадовал своей новой книгой стихов «Американский романс» Они отличаются от прежних стихов большей оригинальностью, и наконец-то видно поэта. Нового поэта, который работает с языком и поэтической формой серьезно и на уровне, меня удовлетворяющем, во всяком случае. Вообще это прекрасные русские стихи с американской начинкой и образом восприятия. Я думаю, что русская поэзия этим не ограничится, такой в ней вселенский заряд.

Я рад, что ты работаешь интенсивно, все-таки надо переводиться на английский. А то знаешь, «может, вы, мадмуазель, и красивая девушка, но никто не видел вашей красоты и потому оценить ее не может». Я знаю, что Мила и Максим работают в этом направлении. Отлично. Не скучай. Жизнь и так слишком коротка.

Я пишу стихи и прозу. Меня издают почти все толстые и тонкие журналы, денег это сейчас приносит анекдотически мало. Были у меня раритетные издания и на русском, и на французском, и на немецком, в общем, Максим расскажет. Был в Германии прошлым летом — в поездке с выступлениями. Очень хочу в Америку, но да ведь это организуется, я теперь знаю как, знакомые приглашают знакомых, известные мало кому приглашают им только известных и так далее. Или еще проще: ты меня перевел, я тебя пригласил. Противно, тьфу! Я по-прежнему думаю, в литературе, как и всюду, много званных да мало избраных. Конечно, ты общался, это я прочел в твоей «Москве» <мой мемуарный роман «Москва златоглавая», который Генрих прочитал в рукописи>, со многими из них и, любя свое прошлое, остался к ним добр. Но, по-моему, все они, не исключая Самойлова и Слуцкого, в лету — бух! Потому что появятся и уже появились новые свободные страстные поэты, например Максим, но и других знаю. Так что оставим тех вместе с сентиментальным Булатом историкам литературы. Ведь жизнь течет и не останавливается «на достигнутом». Но в твоих, добрых, повторяю, мемуарах им — место. Потому что это роман-история и как личности они забавны, трогательны и любопытны, хотя и невысоко летают. То есть ты, как ученый, должен знать, что художник должен уметь думать сердцем, рождать новое, а им по большей части слабо.

Вот как получается, я еще жестче, еще придирчивей, ведь все это прежде всего ко мне относится. Потому пишу много. Как и ты, я вижу. Одна надежда…

<…> [В пропущенном абзаце рассказывается о болезни в семье Сапгиров.]

Осенью мы собираемся надолго — на сезон — в Париж к нашим детям. <…>

Не хочется на такой грустной ноте заканчивать, ну да так получилось. Привет и поцелуй — твоей Миле, обнимаю тебя —

Генрих.