Геометрическая рапсодия

Черные пессимисты и белые оптимисты стали совсем "полнокровными". Идут друг другу навстречу, пожимают руки, замирают так на мгновение — живые, объемные, сумевшие выскочить из плоскости. И, как мираж, начинают таять, отступая при этом назад, в стену, становясь плоской мозаикой. Все новое, необычное, о чем рука еще не успела рассказать глазу, мы видим сначала плоским, — слышим мы голос Зодчего, — это... это как поверхность пруда, — продолжает он, подбирая точные сравнения. Камера отъезжает, и мы сначала видим Зодчего на берегу пруда, а затем — одно лишь зеркало воды.

И рыба в глубине, и верхушки деревьев в высоте — все, как и листья, одинаково покоятся на его ровном зеркале, — заканчивает свое сравнение Зодчий. Камера наезжает на пруд. Мелькают очертания рыб, они переходят в силуэты птиц. Птицы летят, и, следя за самой верхней из них, мы оказываемся в дворике средневекового города[17].

Смотрите! — восклицает Зодчий. — Даже верх и низ в нашем мире порой различить нелегко. Геометрия его непроста. Я, Зодчий, ежечасно творю ее из камня, дерева и своего воображения. И уж кому, как не мне, знать это...

Камера сдвигается вниз, и мы видим внизу точно такой же дворик, для которого то место, где стоит Зодчий, служит крышей... мы видим только то, что

Знаем. Остальное домысливаем, угадываем, пытаемся сравнить с чем-нибудь похожим... В кадре — один и тот же пейзаж: город, река, мельница, но зеркально отраженные, и вдобавок одно изображение — позитив, другое — негатив. Когда глаз свыкается с двумя городами и квадратами полей между ними, эти квадраты, деформируясь, переходят в летящих в разные стороны птиц[18].

Что это — белые птицы на темном фоне или черные — на светлом? — говорит Зодчий, и сам тон его речи изменился, стал лиричным. — Знать этого нельзя, но можно вообразить и птиц, и оба города, и весь мир. И когда я понимаю это, я думаю: пусть глаз наш несовершенен, пусть рука немощна, но зато нам дано нечто большее — дар фантазии.

Круто "пикирует" камера на один из городов. Мы видим Зодчего на ступеньках какой-то лестницы, ведущей вверх[19]. Он поворачивает к нам лицо и говорит, впервые улыбаясь:

Вот потому мы и всемогущи! "Воображение важнее знания", — говорил Эйнштейн. И он прав, тысячу раз прав, — продолжает Зодчий. — Я, песчинка в мироздании, могу строить миры, в которые не ступала нога человека. Их, может, и нет вовсе, а мои руки, мои глаза создали их — вот здесь, в моем саду!

Камера отъезжает, чтобы показать нам, как Зодчий "входит" в удивительную конструкцию, состоящую из трех лестниц, расположенных под прямым углом друг к другу — как координатные оси на любом пространственном чертеже. Три несовместимых мира, в каждом сила тяжести направлена в иную сторону, соединились в этой конструкции. Зодчий преодолевает марш лестницы, а в это время из стены мимо него выходит и движется вверх к потолку Человек-с-мешком-на-спине.

В этом странном мире, который я сам придумал, действуют сразу три силы тяжести. И потому люди в нем могут идти по одной лестнице, по одним и тем же ступеням, но даже не подозревать о существовании друг друга. Ведь, что для одних пол, для других — потолок, а для третьих — стена, — продолжает Зодчий рассказывать нам о своем геометрическом саде.

Камера укрупняет двух человек в верхней части гравюры, которые проходят друг мимо друга, но так, что пол для одного служит стеной для другого.

Новая вселенная, родившаяся в моем воображении, живет перед вами — зримая, реальная не меньше, чем вы или я, — продолжает Зодчий и уходит в полукруглую арку.

И нашу обычную вселенную со всеми ее сложностями я тоже построил здесь, в своем геометрическом саду, — слышим мы голос Зодчего, удаляющегося от нас по дорожке сада. Зодчий доходит до глубокого оврага, почти пропасти, через который переброшены прямоугольные брусья, соединенные между собой такими же балками. Он ступает на этот мост, а камера поднимается в верхнюю точку и постепенно снижается к Зодчему. "Мост" уже успел обрасти брусьями, тянувшимися во все стороны. Вся пропасть заполнена кубическими ячейками, которым нет "числа.

Я часто слышу, что ученые говорят: "наша вселенная безгранична", — слышен голос Зодчего, — и я не спорю, я просто беру карандаш и рисую...

Брусья изгибаются, и весь экран становится как бы ассоциативной иллюстрацией к теме "Искривленная Вселенная, какой рисует ее теория относительности".

Я слышу: "она искривлена", но и это вообразить мне под силу, — продолжает Зодчий.

Брусья распрямляются. Мы выбираемся на поверхность из царства безграничности и видим Зодчего, делающего последние шаги по мосту. Вот он уже и на той стороне оврага, направляется к домику с колоннами.

Вот с замкнутостью нашей вселенной, о которой прожужжали мне уши друзья-физики, мне пришлось потруднее, — говорит он. — Но и тут я справился, кое-что нарисовал, что мне лично многое объяснило. Глаз и рука вновь не подвели меня.