Георгий Владимов: бремя рыцарства

Люди сорок первого года все меньше и меньше могут говорить сами за себя, они умирают в боях каждый день. Но мы пойдем по земле, политой их кровью, и я хочу, чтобы вы помнили: без их героических жертв не могло быть и наших побед.

Из речи генерала И.Д. Черняховского

[516]

Отступление, мысленно называемое Кобрисовым «Поход на Москву, или планомерный драп» (3/302) – второй эпизод воспоминаний генерала. Это повествование несколько выпадает из общей структуры романа, ослабляя его цельность, но оно было очень важно для Владимова, так как позволило ему более полно выразить свои мысли о советском режиме. Он непременно хотел затронуть тему отступления в начальный период войны – не самую распространенную в военной литературе. Связь этого мотива с кутузовским отступлением в «Войне и мире», отмеченная многими учеными, представляется мне несомненной[517]. Это также совпадает с авторским определением генерала: «…кутузовского плана командующий: главное, не мешайте событиям развиваться».

Уже упоминалось, что история этого отступления была рассказана Владимову генералом П.В. Севастьяновым, в мемуарах которого приводится также разговор с полковником Главштаба: «Знаете, что я вам скажу, комиссар. Не учили мы людей отступать, даже мысли такой не допускали. Только: “Вперед без страха и сомнения”. А если хотите знать, Гитлер и на это тоже, видимо, рассчитывал… Красная армия отступать не будет, значит, удастся покончить с ней в несколько дней. Так для него ваше отступление – хуже всякого поражения. Больше того, может быть, это и есть его поражение»[518].

Кобрисов, прибыв на фронт после заключения в тюрьме, почти сразу принимает на себя командование армией. Вооруженный тюремным опытом, генерал лучше его коллег психологически подготовлен к тактике организованного отступления[519].

Потерявшая огромное количество вооружения и миллионы солдат – убитых, раненых, попавших или сдавшихся в плен, – советская армия уходила вглубь страны, уступая врагу все больше территории с оставленным там населением. Официальным объяснением была «внезапность» нападения, о чем в наше время, когда известно количество предупреждений о начале войны, полученных Сталиным, говорить не приходится. Генерал Севастьянов писал, что у него и его коллег не было сомнений, что война вскоре начнется. Они видели через границу, как готовились к ней немцы. Граница с Польшей была практически открыта, и местные крестьяне, постоянно ходившие через нее, рассказывали о приготовлениях немцев, называя точную дату нападения. Несмотря на это, военным даже не разрешалось вывезти свои семьи из пограничной зоны[520]. Для Кобрисова «единственная внезапность была в том, что величайший полководец всех времен и народов оказался недоучкой и дезертиром, на целых одиннадцать дней устранившимся от командования» (3/311).

И поэтому, взяв на себя командование армией, генерал принимает обратно всех, кому удалось убежать из плена и вернуться к своей армии:

Что же после этого винить тех, кто сорвал петлицы или зарыл документы? Или тех, кто поднял руки, а потом бежал из плена, пробирается к своим? Генерал велел принимать всех до единого, не делая никаких попреков. Свинтил знаки различия – будешь рядовым. Бросил винтовку – возьми у погибшего в бою, добудь у врага. Знамя потеряли – вступайте в ту часть, которая его сохранила (3/311).

Кобрисов, испытавший в тюрьме жестокость режима, был открыт «милости к павшим» (3/311). Этой готовностью к прощению Владимов превращал своего героя в «тайного, неосознанного христианина» (3/277).

Владимовский генерал по-хозяйски рачителен, когда старается сберечь людей и снаряжение. Это отступление «в подкове» двух немецких армий, не атакующих и не навязывающих больших сражений, – для него период размышлений и осмысления, каких в военной жизни почти не бывает.

Писатель рисует своего героя народным полководцем, богатырем, настоящим предводителем воинов: