Герман Геринг. Железный маршал

«Теперь, когда американцы закончили, самое худшее позади (американская сторона представила основную массу уличавших подсудимых документов, поэтому выступления американских обвинителей считались наиболее опасными. — Б. С.). Руденко вам нечего бояться. Услышав неприятный вопрос, становитесь на дыбы и говорите, что, мол, перевод неверен, или сошлитесь еще на что-нибудь. Вы же видели, как я менялся ролями с Джексоном. Просто дождитесь, когда вам зададут удобный вопрос, и поддайте им как следует!»

На следующий день Геринг высказал Гильберту свою точку зрения по поводу войны:

«Естественно, простой народ войны не хочет. С какой стати бедняку крестьянину ставить на карту свою жизнь, если самое большее, на что он может рассчитывать, это вернуться домой целым и невредимым? Простой народ не стремится к войне ни в России, ни в Англии, ни в Америке, и Германия здесь, ясное дело, не исключение. Но политику страны определяет вождь, и ему не составит труда уговорить народ пойти на войну, независимо от того, какая в стране диктатура — нацистская или коммунистическая, или парламентская демократия».

«Одно отличие все же есть, — возразил американец. — При демократии народ наделен правом высказывать свое мнение через своих избранников, а в США правом объявлять войну обладает только конгресс».

«Все это, конечно, прекрасно, но народ, вне зависимости от того, наделен он избирательным правом или нет, всегда можно заставить повиноваться вождю, — настаивал скептически настроенный по отношению к демократии рейхсмаршал. И на основе собственного опыта утверждал: — Это нетрудно. Надо только объявить народу, что на его страну напали, обвинить пацифистов в отсутствии патриотизма и в том, что они опасны для государства. Такой метод срабатывает в любой стране».

23 апреля на вопрос Заукеля, верит ли он показаниям коменданта Освенцима Гесса о том, будто там было уничтожено 2,5 миллиона евреев, Геринг ответил отрицательно:

«Нет, конечно. Я это обдумал, технически такое совершенно невозможно».

Ему возразил Гильберт, заявивший, что Гесс описал способ уничтожения людей в газовых камерах.

«А вы сами-то там были?» — съехидничал Геринг.

«А где находились вы? — парировал Гильберт. — Было бы гораздо лучше, если бы вы сделали так, чтобы такое никогда не осуществилось».

Когда выступавший через день в качестве свидетеля обвинения один из немногих уцелевших участников заговора 20 июля дипломат Ханс Бернд Гизевиус заявил, что Геринг был одним из авторов скандального дела Бломберга и Фрича, рейхсмаршалу оставалось только криво усмехнуться:

«Он просто фантазер, пытающийся снова запустить в оборот сплетни десятилетней давности!»

3 мая, во время перекрестного допроса Шахта американским обвинителем Джексоном, бывший глава рейхсбанка вспомнил о страсти Геринга к коллекционированию живописи и о его экстравагантности. Он процитировал описание одного из устроенных Герингом приемов, на который рейхсмаршал явился в римской тоге и сандалиях, да еще в гриме, с маникюром и с накрашенными губами. В зале воцарилось веселое оживление. Только Геринг мрачно бормотал:

«Здесь о таких вещах вспоминать неуместно, даже если это и правда. И потом, это ему не поможет. Я вообще не понимаю, зачем он приплел сюда все это».

Возможно, Шахт, живописуя моральное разложение Геринга, пытался объяснить суду, почему он сам в конце концов возненавидел нацистов.

Тем вечером у Геринга разболелась голова. Он пожаловался Гильберту на Шахта: