Германское подполье в 1942—1944 годах

«Где-то 4 ноября мне сказали, что все готово для переворота, который произойдет через несколько дней, когда Гитлер должен будет уехать из Берлина в инспекционную поездку. Даже скептики, никогда не верившие ни в один из предыдущих планов, на этот раз считали, что все действительно серьезно. Потом, утром 6 ноября, я узнал, что все отменяется. Никаких причин не называли. Объяснения я услышал позже. 5 ноября генерал, державший в руках все нити заговора, — я не знал его имени и не просил, чтобы мне его назвали, — должен был делать Гитлеру обычный доклад об армейских делах. В конце доклада Гитлер вдруг спросил, что он еще планирует. Генерал, ничего не подозревая, добавил несколько технических деталей. После этого Гитлер воскликнул: „Нет, я не об этом. Я смотрю на вас и вижу, что вы задумали что-то еще“». Генерал, с трудом сдерживая себя, изобразил удивление и непонимание и был милостиво отпущен. В панике он поспешил в Генеральный штаб и объявил заговорщикам, что их предали. Все, что планировалось, было отменено, и все возможные следы заговора спрятаны. Войскам, стоявшим за пределами Берлина, приказали выдвинуться на Западный фронт. Через несколько дней стало ясно, что никакого предательства не было и Гитлер ничего не знал о заговоре. Он просто интуитивно попытался „выстрелить в темноту“».

8 ноября в мюнхенском Бюргербройкеллер взорвалась бомба. Взрыв прогремел вскоре после того, как Гитлер вышел из здания, где произносил свою ежегодную речь в память «пивного пуча» 1923 года. Этот взрыв до сих пор остается загадкой. Некоторые свидетельства указывают, что бомба была заложена с ведома Гитлера и Гиммлера, чтобы укрепить «племенную лояльность» немецкого народа, или, как в случае поджога Рейхстага, оправдать новую волну репрессий. Я слышал о существовании фотографий, на которых рядом с Гитлером стоит офицер гестапо высокого ранга с часами в руке, чтобы быть уверенным, что фюрер уйдет вовремя. Другие приписывают это покушение коммунистам, действовавшим независимо от всех остальных заговорщиков-антинацистов. В недавно появившемся докладе заявлено, что этот взрыв был делом рук группы подпольщиков-социалистов. В любом случае заговорщикам пришлось залечь на дно, пока не минует шторм, поскольку гестапо, безусловно, эффективно использовало эту попытку покушения.

Точная дата вторжения на Запад еще не была установлена окончательно, но Гитлер готовился выступить в любой момент. (В протоколах Нюрнбергского процесса указано, что с 7 ноября 1939 года по 10 мая 1940 года решение о нападении менялось не меньше двенадцати раз. Роковой тринадцатый приказ был отдан 9 мая.) 23 ноября фюрер созвал своих высших военачальников и выступил перед ними с программной речью (рукописные записи того, что он сказал — короткие рубленые фразы, — находятся среди нюрнбергских документов): «Народ, у которого нет силы, чтобы драться, должен отступить. Сегодняшние войны не такие, как сто лет назад. Сегодня мы можем говорить о расовой войне. Сегодня мы сражаемся за нефтяные поля, каучук, богатства земли и т. д. Решение нанести удар никогда не покидало меня. Я хотел решить эту проблему рано или поздно. Под давлением было решено, что первым будет атакован Восток».

Потом, упомянув быструю победу в Польше, Гитлер сказал, что Восток можно удержать несколькими дивизиями, что Россия не представляет опасности и что «с Россией у нас пакт. Но пакты выполняют только до тех пор, пока они приносят пользу». Затем он описал необходимость нападения на Англию: «Англичане сильные враги, особенно в обороне». Но чтобы эффективно атаковать Англию или уморить ее голодом, нужно подобраться ближе к ее берегам. Полеты до Англии требуют так много топлива, что невозможно осуществлять действенные бомбардировки. Английская коммерция должна быть уничтожена при помощи минирования ее морских путей, поскольку Англия не может жить без импорта. Он продолжил:

«Постоянное минирование английского побережья поставит Англию на колени. Однако этого можно добиться, только если мы оккупируем Бельгию и Голландию. Для меня это тяжелое решение. Никому не удавалось добиться того, чего добился я. Во всем этом моя жизнь не имеет никакого значения. Я поднял немецкий народ на небывалую высоту, даже несмотря на то, что сейчас нас ненавидит весь мир. Я ставлю на карту все. Я должен выбирать между победой и уничтожением. Я выбираю победу. Это важнейший исторический выбор, сравнимый с выбором Фридриха Великого перед первой Силезской войной. Подъемом героизма Пруссия была обязана одному человеку. Даже его ближайшие советники склонялись к капитуляции. Все зависело от Фридриха Великого. Даже решения Бисмарка в 1866 и 1870 годах были не менее [?] важными. Мое решение неизменно. Я нападу на Францию и Англию в самый благоприятный ближайший момент. Нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии нечего не значит. Когда мы победим, никто не станет задавать вопросов. Мы не будем нарушать их нейтралитет так глупо, как в 1914-м».