Герой

— Что?! — Давид вскочил на колени и устремил на девушку взгляд ополоумевшей злой дворняги. — Да, я в чём-то не прав. Да я был груб! Но она тоже хороша! Разве ей можно было так себя вести, можно было говорить такие вещи?

— Конечно, нет, — успокаивала его Маша, и Додик принял прежнее положение, возложив голову девушке на колени.

— Просто так бывает, что родители очень часто отдают свою жизнь детям, а потом сожалеют. На самом деле, такое происходит, наверное, не потому что они её, ту самую жизнь отдают, просто и безвозмездно. А вкладывают некий капитал, состоящий из внимания, заботы, ласки, в детей, словно в живой банк. В будущем, собираясь, получит дивиденды. Вернуть всю любовь, нежность, внимание и заботу, с торицей. И можно говорить, о том, правильно это или нет, хорошо или не очень, но что взаимоотношение родителей и детей, чаще всего складываются именно на такой основе — это факт.

Давид сосредоточился на словах девушки.

— И если это понимаешь, то не стоит требовать от родителей бескорыстия. Им нужны проценты. И не их вина в корыстности ожиданий. Просто так было всегда. Так родители родителей, вели себя по отношению к ним, а те исходили, опять таки, из своего собственного жизненного опыта.

Она замолчала на секунду.

— И если хочешь, чтобы подобное не повторялось, начни с себя. Сделай так, что бы твои дети, не были для тебя в будущем банком, а оставались отдельными реальными людьми, рядом с тобой. Людьми со своим, а не навязанным тобой, взглядом на жизнь, со своими личными потребностями, запросами, и с твоим уважением ко всему этому.

Что Давиду было ответить на её слова?

Если бы кто-то другой сказал ему такое, он вряд ли бы спокойно воспринял происходящее. Он бы дёргался, не слушал, не вник в несколько фраз, на самом деле, успокоивших его. И не просто успокоивших, а словно впустивших в него какую-то силу, превращавшую его постепенно не в мальчика, но в мужа.

Пожалуй, никто во взрослой, почти самостоятельной жизни не оказывал на Давида такого влияния, как Маша. Пожалуй… Хотя…

Давид вспомнил психотерапевта, первого и единственного в его жизни, у которого Додик проходил лечение от зависимости. Он успел провести четыре сеанса, во время очередной, непродолжительной ремиссии.

Давид переломался в стационаре за семь дней, провел там ещё сем дней в реабилитационной палате.

При выписке из отделения, заведующий, посоветовал матери Додика, направить того к какому ни будь психологу. Так как Додик никогда ещё не сталкивался с подобным эскулапом, и компульсия ещё не подкатила к горлу, заставляя броситься на поиски порошка, на рекомендацию он отреагировал положительно.

Запасся силой воли, необходимыми координатами, и промучившись в бессоннице пару ночей — отправился на приём.

Сейчас он с гордостью вспоминал тот месяц, за время которого, ни разу не ширнулся, хотя желание покайфовать, периодически щекотало вены в области локтевого сгиба.

И так, в несколько скверном настроении, он постучал в дверь кабинета.

— Да, войдите, — услышал он молодой голос.

Давид рассчитывал побеседовать с престарелым, седовласым, бородатым, в очках с толстенными линзами, мужем.

Ожидая рассказа о вреде наркотиков и пагубном их влиянии на организм, он чувствовал, что и так уже долго держится. После непродолжительной лекции собирался сходить на точку за герычем, пока сидел в ожидании приёма — продумал несколько раз какой дорогой ему лучше идти.

Теперь же, недоумевая от несостыковки своего представления о собеседнике с оригиналом, он насторожился и ждал дальнейших неожиданностей.

Перед ним сидел доктор, единственное сходство которого с фантазиями Додика — представлял пиджак. Да и тот был каким-то нестандартным, в смысле не классическим и одетым сверху на чёрную футболку. Доктор сидел на двух задних ножках мягкого офисного стула, раскачиваясь и внимательно глядя серыми глазами на Додика. Психотерапевт был молод, да что там молод, лет на пять — семь старше Давида.

«Хамло трамвайное» — подумал Додик и услышал в ответ.

— Здравствуйте, вы, я понимаю Давид? — при этом доктор не переставал качаться на стуле. — Присаживайтесь, пожалуйста, — он указал на такой же, как и тот, на котором сидел, рядом стоящий стул.

Давид развалился на мягком синем сидении, откинувшись на спинку.

— Ваш стаж уже три года, — услышал Додик голос врача, — достаточно много.

Голос был не то чтобы противный, но раздражал чем-то… своей молодостью, что ли?

— Да, три. А вы меня лечить собираетесь? — напряженно, еле сдерживаясь, что бы ни нахамить сразу, спросил Додик.

— От чего? — последовал вопрос.

«Дурак», — подумал Давид, — «Или издевается».

— От наркотиков.

— А тебе это надо?

На такой вопрос спокойно ответить уже было нельзя.

— А для чего же я сюда притащился?! — Додик не скрывал раздражения.

— Ну не знаю, — продолжал доктор, спокойно улыбаясь и не отводя взгляда. При этом его стул завис в воздухе на двух ножках. — Может для мамы, или для папы.