Герой

— Не понял? — Давид насупил брови.

— А так: если бы ты был с матерью на «ты», и видел в ней отдельную от тебя личность, ты уважал бы её, и не воспринимал в штыки её мнение и поведение, а понимал, что она может быть такой. Более того, она имеет право быть такой, просто лишь потому, что существует отдельно от тебя. Если бы ты был на «ты», со своей девушкой Машей, тогда бы любил её, а не использовал для удовлетворения своих потребностей в постоянном обласкивании и поддержке своего неуверенного, любящего постонать и пожалеть себя «Я». Если бы ты, на «ты» был с героином, то, испытав последствия, принеприятнейшие последствия, своего собственного порабощения — послал бы всё это на хер и не создавал видимости проблемы.

Алексей замолчал на секунду, ожидая реакцию Додика на крепкое выражение. Давид заметил, но виду не подал.

— Ты ото всех требуешь жалости к себе. Манипулируешь окружающими, потому, что не считаешь возможным, каким-то другим способом выстраивать взаимоотношения. Да ты и не предполагаешь этих способов. Ты, по жизни, словно маленький мальчик в супермаркете, закатывающий истерику из-за не купленного тебе Чупа-Чупса.

Слова задевали Давида, он был зол и возмущён. Ему хотелось огрызнуться, упереться и крикнуть: «Нет, ты не прав, Артур»!

— Вот, сейчас, ты испытываешь злость и обиду на мои слова. Задумайся, почему так происходит? Может потому, что я ставлю перед тобой зеркало, и ты видишь своё реальное отражение.

Давид чувствовал жар в затылке. Конечно, конечно зеркало… Но как тяжело видеть в себе то, чего видеть никогда не хотелось.

Наверное, Алексей поспешил. Наверное, он посчитал, что к четвёртой встрече Давид должен проявить себя. Не учёл доктор, что спешка важна, пожалуй, только при ловле известных животных.

Он поздоровался, указал на место, и ни слова не говоря, стал ждать.

— Ну и что? — через десять минут молчания, спросил Додик.

— Что ты имеешь в виду? — словно ничего не происходило, спросил в свою очередь врач.

— Почему ты молчишь?

— А что я должен делать?

— Помогать мне, рассказывать учи…

— Учить, вести, утирать сопли, — продолжил доктор.

— Ты сегодня не в духе? — спросил Давид.

— Да, не в духе, — Алексей решил специально пойти на конфронтацию, желая тем самым обострить процесс, — не в духе, — продолжал он.

Уставшим жестом помассировал лицо, и словно оправдываясь продолжил:

— Я думал ты созрел для того, что бы стать активным. И если не в жизни, то хотя бы в наших отношениях, проявлял то, что нормальные люди называют активностью, активным интересом, если хочешь. А ты ждёшь, когда я заведу тебя в твою же собственную личность потайными тропами.

— Что я должен делать? — повторил Давид свой вопрос.

Алексей молчал в ответ. Складывалась ситуация, переживая которую пациент или остаётся в терапии надолго.

Нарастало напряжение, и обоюдная тревога. Злость подступала к мышцам Давида, несколько раз, сокращая их, словно желая поднять его тело из кресла и вынести прочь из комнаты.

Потом, спустя время, Давид понял, чего от него хотел доктор… но тогда…

Тогда он лишь притронулся к пониманию, не умея определить осязаемое. Доктор, же, решил, что сделал достаточно для дальнейшего благоприятного развития событий. Решил, и ошибся.

Выйдя из диспансера, Давид «назло» всем, а особенно доктору, ширнулся и на следующую встречу не пришёл, даже в известность не поставив Алексея, о намерении покинуть терапию. Что думал и чувствовал по этому поводу врач, Додику оставалось лишь догадываться.

Смешно, конечно вспоминать сейчас подобное, хотя, что тут смешного. Всё это грустно, печально, глупо.

А, может, так просто легче всего — назвать свои неиспользованные возможности — глупостью, тем самым успокоить себя в своей несостоятельности. Найти рациональное зерно — «лучше ничего не делать, чем совершать глупость».

Но сейчас, размышляя над прожитым, Давид приходил, пусть на мгновения, на секунды, к блиставшей солнечным светом мысли, не надо считать одно глупым, другое недостижимо мудрым. Не нужно заранее опуская руки и перед тем и перед другим, любым способом избегая принятия каких либо решений в своей жизни кроме одного единственного и что не наесть мёртвого решения — убежать.

Не нужно оборачивать ценные мгновения своего существования в безвременное, тупое жизнепрожигание.

Но тут же в Двиде просыпался другой человек. Он нелепо оправдывал Додика, доказывая ему обратное.

— А разве ты не жил? — говорил он. — Ты не боролся? Помнишь, когда тебя кинула Лиза, ты ведь смог прийти к Михаилу и настучать ему по роже. Ты ведь это сделал.

Когда Лиза отказала в дозе, захлопнув дверь перед носом Давида, конечно же, он пошёл к товарищу. Молодой человек позвонил ему и попросил о встрече. Мишка хмыкнул, и они договорились встретиться всё в том же кафе.

Додик поразился перемене Михаила. Он вёл себя резко, грубо, надменно. Это больше не был заботливый друг, наставник, старший камрад, спешащий помочь.

— Ну, выкладывай подробнее, что у тебя. Я спешу.

Давид отметил про себя, что вальяжный тон и размеренная речь, совершенно не соответствовали, якобы имевшей место, торопливости.