Герой

— У меня нет отца, — всем видом показывая обиду, ответил Давид. Он давно усвоил этот безотказный приём, для вызывания чувства вины у окружающих. Выдавая фразу про полусиротство, в глазах собеседника, обычно он видел смущение и замешательство. Тут же следовали извинения, а дальше разговором уже управлял Давид.

— Ну, тогда, может для соседа, — продолжал, не меняя позы, доктор.

«Охренеть, я же сказал — хамло, надо валить отсюда» — подумал Давид. Мысли в голове суетились, как муравьи перед закатом.

— Ну, так что, — вновь ворвался голос доктора, — для кого пришёл-то?

— Для себя, — услышал Додик собственные слова.

— Прекрасно, и что же ты хочешь получить от всего этого, — врач развёл руками, показывая на него, себя, стены, окна.

— Я хочу больше не колоться.

— Ну, знаешь, — доктор пожал плечами, — хочешь не колоться — не колись.

Появившаяся робость, вновь сменилась агрессией.

— Ха! Не колись! Вы думаете, это так просто. Вы сами-то пробовали? Вы сами то знаете, что это такое? Не колись! — Раздражался Давид. — Как вообще вы можете лечить наркомана, если сами не разу не были под кайфом?!

— Уверяю, ты не первый, кто обвиняет меня в непонимании — спокойно отвечал доктор.

— Надо думать, строите тут из себя всезнайку. А сами…

— Пробовал, — не дослушал врач. — Но, скажу лишь одно, меня не приколол этот бычий кайф, когда тупо любишь весь мир до одури.

Как же, чеши, всем, наверняка, такую лапшу вешаешь. Ладно, тебя же твоей болтовнёй и прижмём к нужному месту, подумал Давид.

— Но, вы же не сидели на системе, вас не ломало?

— Нет, не ломало. Я же сказал — пробовал. Значит, это было один раз. Но сейчас мне хочется сказать тебе о другом. Коль уж ты пришёл сюда. Я не буду отучать тебя от наркотиков. Если ты действительно пойдёшь на встречу мне, а не будешь разыгрывать обиженного судьбой мальчика, периодически впадая в злобу, мы сможем понять, для чего тебе нужно колоться. Не телу, а душе, если хочешь. А выбор за тобой. Будешь ты вмазываться или нет — только твоё решение. Я не могу за тебя жить. Ты пришел и говоришь: «Я хочу больше не колоться». На самом деле стоит уточнить запрос. Сейчас я сформулирую более точно, — говорил доктор, — а ты можешь согласиться с ним или нет. Для начала запрос может звучать так — «Я хочу не хотеть колоться», — мне кажется, такая постановка фразы звучит более приближенно к твоему запросу.

Додик задумался.

— Да, наверное, так.

— Тогда давай забудем, что ты зависим. И поговорим о тебе. О тебе, как о человеке, а не как о наркомане. Забудем, в смысле не наплюём на данное обстоятельство, а не будем акцентироваться на нём, о'кей? Расскажи мне о себе. Можешь обращаться ко мне на «Ты», и просто Алексей.

— Ещё чего, вы мне не друг и не приятель, — парировал Давид, видя в переходе на такое обращение, угрозу подпустить к себе чужого, очень близко.

— Ну, дело твоё, — ответил доктор. — Я просто разрешил. А воспользоваться разрешением или нет — решать тебе.

Они говорили друг с другом по часу, раз в неделю. Но молодой человек, пребывал в состоянии диалога с доктором, практически всё время. Беседы не оставляли его даже во сне. Он спорил, слушал, соглашался, отрицал.

И даже в последующем, когда Давид оборвал терапию, мысли его, машинально возвращались к доктору, и Додик задумывался, о том, что бы доктор сказал по тому или иному поводу.

Коробящее слово, заново открытое на психотерапии, преследовало, с тех пор постоянно. «Инфантилизм» — звучит красиво, напоминая об испанских принцах, но означает совсем не благородство происхождения. Доктор, впервые произнёс его ещё в первой беседе.

— Ты избегаешь всего на свете, — говорил он, — ты избегаешь преград, трудностей, но вместе с ними избегаешь и радостей жизни. Часто, высшая радость состоит в преодолении. Ты прячешься за кого-то неведомого, большого, взрослого, словно маленький ребёнок, ты находишься в ожидании, что кто-то за тебя всё решит, всё сделает, тебя научит, — продолжал Алексей, — это инфантильность. Она всегда есть в каждом из нас, но есть ещё многое другое.

Алексей всегда размашисто жестикулировал и менял интонацию голоса.

— У ребёнка достаточно преимуществ, — например, ему не нужно думать о завтрашнем дне. Его жизнь обеспечат всеведущие взрослые: от горшка, до сказок на ночь. Но, у ребёнка совсем нет свободы. Свободы выбора, он живёт чужим умом, чужим опытом, а когда пытается выйти за грани этих рамок, взрослые тут же одёргивают его, любым способом. И такое происходит не только, в буквальном смысле с детьми, но и со взрослыми чьи жизни разделены большим временным промежутком. Человеку может быть сорок, а он пугается жизни, начальников, перемен, словно ребёнок. И человеку может быть двадцать, но он сам будет творить свою жизнь, лишь только по им написанному сценарию, понимаешь?

— Понимаю, — говорил Давид задумчиво.

— Вот и ты, — надеешься, на мудрость матери, любовь твоей девушки, прячешься в неге героинового кайфа. Ни с кем и ни с чем из них, ты не разговариваешь на «ты». Потому, что чувствуешь себя не ровней им. Это твоё собственное определение себя во всех перечисленных взаимоотношениях.