Герои

Когда он представил всё везенье, которое привалило к нему за сегодня, то закружилась голова. Такое чувство, что мир избрал его для чего-то. Должно быть, на него имеются великие планы. А как иначе он смог бы выкарабкаться оттуда живым? Он, Кальдер, хрен да маленько такого заслуживающий?

Впереди сквозь поля пробегала старая канава, ограждённая низким кустарником. Межа, которую его отец не стёр до конца, и замечательное место для нового построения. Ещё один ломтик удачи. Он поймал себя на желании, чтобы Скейл дожил и оценил его подвиги. Обнял его, и постучал по спине, и наконец признал, что гордится братом. Он воевал, и, что ещё более удивительно, он выиграл. Кальдер, смеясь, перепрыгнул канаву, боком проскочил в просвет в кустах — и замер.

Повсюду располагались его бойцы, в большинстве своём сидя и даже лёжа, побросав оружие, донельзя выжатые тяжким боем и бегом по полям. С ними Бледный Призрак, но не он один. Добрых два десятка карлов Доу, ощерившись, выстроились полукругом. Суровые, мрачные хари, а жемчужиной из говна в их оправе, стоял Коль Трясучка — не сводя с Кальдера свой единственный глаз.

Нет никаких причин им здесь объявляться. Если только Кёрнден Утроба не сделал того, что обещал, и не рассказал Чёрному Доу правду. А Кёрнден Утроба был человеком, знаменитым тем, что всегда сделает то, что пообещает. Кальдер облизал губы. Теперь решение поставить на кон против неотвратимости выходило в некотором роде мудацким. Выходило — он настолько прожжённый обманщик, что сам себя обманул, оценивая свои шансы.

— Принц Кальдер, — прошептал Трясучка, делая шаг вперёд.

Бежать куда как поздно. И, по-любому, — он прибежал бы прямо в лапы Союзу. На задворках сознания зазудела нездоровая мысль о том, что самые близкие его отцу люди могли бы броситься на его защиту. Но разве протянули б те так долго, отливай они против ветра? Он опалил взглядом Бледного Призрака, и старый воин ответил ему еле заметным пожатием плеч. Кальдер подарил им день, которым им гордиться впредь, но порывов самоубийственной верности не дождался, да и не ждал их. Им не больше Коля Долгорукого хотелось ради него идти на костёр. Надо смотреть правде в глаза, как в своё время до смерти заколебал повторять Девять Смертей.

Поэтому Кальдеру оставалось лишь беспомощно улыбаться, и, стараясь отдышаться, стоять, где стоял, когда Трясучка шагнул к нему ещё раз, а потом ещё. Его устрашающий шрам нависал всё ближе и ближе. Достаточно близко для поцелуя. Достаточно близко для того, чтобы перед лицом Кальдера осталась лишь собственная искажённая, невразумительная ухмылка, отражение в мёртвом шаре железного глаза.

— Тебя ждёт Доу.

Удача. У кого-то она есть. У кого-то — нет.

Трофейные ошмётки

Вначале был запах. Вроде как что-то подгорело на кухне. Затем наподобие большого костра. Дальше хуже. Едкий смрад, от которого у Горста запершило в горле.

Запах горелых домов. Так пахло в Адуе во время осады. Так пахло и в Доме удовольствий Кардотти, когда он кружил там дымными коридорами.

Финри мчалась верхом, как сумасшедшая, и обогнала его — с его сведёнными мышцами и головокружением. Люд только успевал отпрыгивать на обочину. К тому времени, как они проехали постоялый двор, пепел начал оседать, повалил черный снег. Тут и там стали попадаться обломки, по мере проступания частокола Осрунга из дымной мглы. Опалённые щепки, крошки черепицы, обрывки ткани дождём падали с неба.

И здесь раненые — в разброс, у южных ворот города. Обожжённых не меньше, чем посечённых, пятен сажи не меньше чем крови. Но голосили они точно так же, как на Героях. Так же как и везде. В ответ Горст стиснул зубы. Да помогите же им или убейте, но пожалуйста, пусть кто-нибудь положит конец их чёртову блеянию.

Финри уже слезла с лошади и пешком пробиралась в город. Он пошаркал за ней, в голове пульсировало, лицо жгло — и догнал её лишь в воротах. Ему подумалось, солнце должно быть уже на исходе, но разницы никакой. В Осрунге стояли удушливые сумерки. Деревянные постройки охватили пожары. Пламя вставало на дыбы, от жара пересыхала слюна во рту, лицо исходило потом, воздух дрожал и мерцал. Выпотрошенный дом был похож на человека с распоротым брюхом — не хватало одной стены, половицы вываливались наружу, окна глядели из ниоткуда в никуда.

Вот она, война. Вот она, лишённая своих нарядных висюлек. Ни тебе начищенных пуговиц, изящных лент, церемонных салютов. Ни тебе подтянутых подбородков, ни поджатых ягодиц. Ни тебе зажигательных речей, сигнальных горнов, возвышенных призывов. Вот она, раздетая догола.