Долгое молчание накрывает комнату, и в его протяженности чувствуется отзвук завтрашних боев. Все, что мы можем сделать пока, – это сидеть и размышлять над грандиозностью того решения, которое мы приняли только что.
Наконец Паслава нарушает молчание кашлем.
– А мне вот еще интересно взглянуть на твою серебряную сеть, – говорит он. – Не покажешь, часом?
– Пока нет. Завтра. Она у меня припрятана.
– По-твоему, это мудро? – Паслава тревожно хмурится. – Ведь успех или полный провал всей нашей затеи зависит от этой сетки! А что, если ее украдут или она потеряется?..
– Она в надежном месте, – заверяю я его с тайной улыбкой. – Завтра ты сам ее увидишь. А пока… э-э-э… кое-кто сторожит ее для меня.
21
Ругаясь про себя, Берн спустился по веревке вглубь природной расселины в форме дымохода в скале, затем завис там, куда едва хватало света факела, и стал вглядываться в черную бездну под ногами. Черт побери, да есть у этой дыры дно или нет? И как сюда спустился гребаный Кейн, если он даже веревки не оставил? И зачем он вообще сюда полез? Здесь ведь даже дышать нечем, такая вонь стоит.
Прежде чем продолжать спуск, Берн обернул веревку вокруг пояса, а в освободившуюся руку взял кинжал, заколдованный для него Ма’элКотом. Описав рукой широкий круг в темноте, он увидел, что лезвие горит особенно ярко, если его направить прямо вниз. Так ярко, как он еще не видел.
Достаточно ярко для того, чтобы осветить шахту под его ногами еще на несколько футов и вырвать из темноты выступ, на котором неаккуратной кучкой лежала серебряная сеть, так, точно ее бросили туда небрежно.
Вот теперь Берн принялся ругаться уже не про себя, а в полный голос, да так, что Коты, которые поджидали его наверху, шарахнулись от расщелины, точно напуганные кони.
Кейн знает, этот скользкий выблядок все знает, потому и выбросил сеть нарочно. Берн отпустил веревку, пролетел оставшиеся футы и приземлился на площадку, испытав шок из-за удара на полусогнутые ноги. Потом он наклонился, чтобы поднять сеть, но вдруг передумал, фыркнул и, уцепившись за веревку, со всей скоростью полез по ней наверх, в залитую светом факелов пещеру.
– Вы четверо, – он выбрал первых четверых из своей свиты, – остаетесь здесь. Он за ней вернется. Не мешайте ему. Как только он появится, один из вас пусть бежит за мной во дворец. Остальные пойдут за ним, только осторожно, на глаза ему не показывайтесь. Если он вас увидит, то убьет.
– Во дворец? Ты не домой?
– Сегодня, скорее всего, нет, – ответил Берн, и гримаса на его лице показала, как ему скрутило кишки от страха. – Надо пойти и рассказать Ма’элКоту, что мы снова потеряли Кейна.
22
Сидя за большим письменным столом с изрезанной крышкой в домашней берлоге Берна, Ламорак смотрел в окно на широкий фронт приближающейся бури, которая полностью закрыла полярные звезды. Там почти непрерывно сверкали молнии, а от грома уже тряслись стекла в домах. Гроза будет страшная, такой он, пожалуй, и за всю жизнь не припомнит, однако теперь ему не до нее.
Итак, для него все свелось к простому выживанию. Разумеется, смерти Паллас он не хочет, но если она останется в живых, а его не будет рядом, чтобы получить от нее удовольствие, то какое ему дело, жива она или нет? А Кейн… Хотя к черту Кейна. Кейн знал, что Берн и Коты идут за ним по следу, и сознательно привел их к нему, Ламораку. Так что Кейн все равно что сам запер его здесь, в этой дыре.
Ламорак не тешил себя иллюзиями и не надеялся, что Берн его пощадит. Единственное, на что он мог надеяться теперь, – это освободиться из лап Берна и его Котов раньше, чем Кейн разворошит осиное гнездо, и сдаться на милость констеблей или Очей. Даже если сам Берн погибнет завтра на стадионе – а в том, что там случится продолжение мятежа, Ламорак не сомневался, – Коты все равно перережут ему глотку.
Значит, у него есть всего один шанс: заключить сделку, пока существует такая возможность.
Не стоит и пытаться вызвать на разговор охранников: они предубеждены против него. Ламорак обыскал всю берлогу, но все же нашел обрывок пергамента и перо. Еще несколько минут поисков привели его к чернильнице, на дне которой плескалось достаточно чернил.
Он стал писать:
Сложив пергамент, он написал сверху: