Герцогиня

Герцогиня наклонилась, медленно расцепила его руки, охватывавшие кольцом ее бедра, а затем тоже опустилась на колени.

Бледное личико, обрамленное черными прядками-перышками, оказалось совсем близко. Чудесные глаза покраснели от еще непролитых слез. Нежные губы, которые он столько раз мысленно сравнивал с лепестками яблоневого цвета, дрожали.

— Я… рад, что ты уцелела, — выдохнул он в эти губы, сходя с ума от тонкого букета малины и карамели, — никто больше не будет тебе угрожать.

— Посвященный Верджил сказал мне… о том, что ты сделал… — едва слышный, трепещущий на сквозняке шепот.

И затем — тихое, но очень решительное:

— Возьми меня.

Он едва не отшатнулся. Сказанное вновь не вязалось с Анджелиной, что в первое мгновение даже усомнился — а она ли это.

Но это была Анджелина-Мария Линтон, девочка, которую он собственноручно притащил в эту Сферу.

И девочка эта, похоже, вполне осознавала, что и кому говорит.

— Меня не станет завтра, — также тихо ответил Максимус.

— Мне сказали, — она чуть наклонился вперед, оставляя между их губами считанные миллиметры, — но я хочу запомнить тебя… И я хочу, чтобы ты знал, до самого конца знал, что я… любила тебя…

Легкий вздох. И он почувствовал ее поцелуй, нежный и свежий, окончательно вышибающий все мысли из головы.

Максимус нырнул в поцелуй, зажмурившись, все еще не веря в происходящее. Под его пальцами был бархат, легко пахнущей цветочными духами, а потом — невесомая нижняя сорочка. Он оторвался от ее губ и спустился ниже, прокладывая ставшую уже столь банальной дорожку из поцелуев. По тонкой шее, к ключице, и еще ниже, прихватывая губами шелковую кожу груди и розовую чувствительную вершинку. Анджелина тихо застонала, откидываясь назад. Прошептала быстро, словно задыхалась:

— Я оставила свою охрану у двери, никто сюда не войдет.

— Да. Только Посвященных нам здесь не хватало, — сил хватило даже на усмешку.

Максимус подхватил свое сокровище на руки, перенес ближе к стене. Снова впился в податливые губы, одновременно комкая, поднимая подол платья. Анджелина пришла в Приют Ангелов, не заботясь о нижнем белье. И — какая горячая, тесная, раскрывающаяся навстречу подобно чудесному цветку…

На миг, всего лишь на неизмеримо короткое мгновение она сжалась в страхе. А потом, резко выдыхая, обхватила его ногами, прижимаясь всем телом, словно той близости, что уже была между ними, по-прежнему не хватало.

Они молчали. Мир сжался до размеров камеры в Приюте ангелов. Время сжалось до «здесь и сейчас». И больше не было ничего.

…Анджелина ушла, не говоря ни слова.

Он тоже ничего не говорил, поскольку все слова оказались бы смешной бессмыслицей. Теперь… времени почти не осталось.

Максимус улегся на кровать, повернулся лицом к серой, в мелких выбоинах, стене. В теле царила небывалая легкость. И — Ангелы! — как же хотелось жить!

Наверное, он задремал, но посреди ночи вдруг проснулся от легкого прикосновения к плечу. В блеклом свете дешевой абраксовой лампы над ним склонился Верджил. Круглые его глаза казались двумя провалами в темноту.

— Мистер Тал, спите?

— Странный вопрос. Разбудили вы меня, Посвященный. Что вам нужно?

Получилось довольно грубо, Максимус смутился.

— Вы так и не помолились, — печально прошелестел Верджил, — я хочу это сделать за вас. Здесь.

— А мне что делать? — он облизнул губы и внезапно вспомнил вкус Анджелины. Незабвенный и ни с чем не сравнимый вкус ее тела.

— Вы можете спать, мистер Тал, — Верджил резко выпрямился, неслышно прошелся по камере, — спите. Я буду молиться, чтобы Ангелы приняли вашу искалеченную душу.

«Чертов святоша», — подумал Максимус, поворачиваясь на бок.

В камере воцарилась тишина.

Максимус хотел окликнуть Посвященного, но передумал. В конце концов, это у него завтра тяжелый и важный день.

Во сне было хорошо. Снились родители. Вот ведь странно, наяву он уже и не помнил их лиц, а сейчас они стояли перед ним как живые, в тот памятный вечер, когда он отправился в академию, чтобы сдать вступительные экзамены. Отец — чистокровный аристократ. Мама — почти утратившая острые черты, свойственные потомкам Ангелов. Мама держала на руках сестренку, малышку в розовых оборках. Максимус посмотрел на свои руки и с удивлением понял, что у него — мягкие и худощавые кисти подростка. Во сне он стал мальчиком. На мгновение грудь словно железным ободом сжало. Он захрипел и… проснулся.

Серый свет лился сквозь зарешеченное окно. Близилось утро.

Максимус выругался, сел на кровати. Потер лицо. Оказалось, что щеки мокрые, он плакал во сне.

«Ну, скоро встретимся», — он хмыкнул.

Посмотрел на растянувшегося на полу Верджила. Руки были разбросаны в стороны крестом, лбом Посвященный уперся в пол. Максимус кашлянул.

— Брат Верджил, вы бы шли к себе.

Нет ответа.

— Верджил. Толку валяться на полу? Еще простудишься… К тому же, близится утро. Мне хочется побыть одному.

Верджил не шевельнулся.

— Вот же чертов Посвященный, — вздохнул Максимус.

Поднялся и, подойдя, аккуратно потрогал спящего за плечо. Его охватило странное чувство, очень, до дрожи в коленках, знакомое.