Гесериада

Под влиянием неверной жены Рогмо-гоа, связавшейся с богатым ламой-оборотнем, Гесер в первый и последний раз изменяет свое холодное отношение к ламам: на этот раз (Песнь шестая) он соглашается принять у этого ламы благословенье, но только после многократных уговоров жены, которая, наконец, доказала ему, как этот богатый чужестранец лама до расточительности щедр к сирым и убогим (mani ügei yadayu-du) Гесерова улуса. Конечно, лама не замедлил превратить Гесера из простого рогоносца в осла, на котором и стал перевозить свои зловредные, напускающие порчу, тяжести.

Зато и Гесер, освободившись не без труда от ламского наваждения, так расправляется с этим врагом, что не оставляет даже и его «чертова семени».

Гесер спасает затем (Песнь седьмая) свою мать из ада, в который та попала по механистическому правосудию управителя этого учреждения, Эрлик-хана: яма за яму; за ту яму, в которую мать когда-то хотела закопать своего «незаконного» сына, малютку Гесера. Гесер с глумлением отвергает такую «правду» Эрлик-хана, правду хана адских чертей, и возводит мать в царицы фей-дакинисс (лучших своих сыновних дум); а мать и в аду, в адских «горьких полынях», которыми она там питается (ayi-sibay tegüzi idejü yabunam bile. S. 188), все твердит данное ею когда-то мальчику Цзуру-Гесеру прозвище: «родной мой, соплячок Шилу-Тесве (за правду терпящий?). Здесь же, в аду, Гесер прямо называет своим земным (т. е. единственным) отцом — горного царя-атамана, Ова-Гунчида.

Мы еще раз должны вернуться к обстоятельствам рождения героя сказания, которые при ближайшем рассмотрении вскрывают с самого же начала, тот идеологический стержень, на котором держится все произведение.

По поводу того, что времена на земле стали смутными (cay samayu boloysan. S. 1, 2, 5), боги «составили между собой великий пир»-совет (ober jayur-a ben уехе xurim kibe, S. 2), а люди — «составили сход» (xara-terigüten ciyulyan ciyulba, S. 5). И оба схода признали необходимость особого искоренителя смут. Сход князь-Цотонова улуса, или знаменитое всеязычное собрание на урочище Кюселенг-ова, при помощи прорицателей-ворожеев, решил, что такой именно искоренитель смут, Гесер-хан, должен родиться от дочери некоего Го-баяна (из соседнего улуса) и одного из бывших на сходе ворожеев, по прозвищу Ова-Гунчид, горный царь-атаман. Князь Цотон, по-своему понимавший «смуты», глубоко возмущался бреднями своих холопов о герое-избавителе и «в отместку» (ösiyedejü, S. 6) им придумал план провести (arya sedkijü), и своих холопов, а заодно и их небесных патронов: он решил сам жениться на этой красавице, а уже его-то сын будет понимать смуту как следует. С этою целью он забежал вперед улусного ополчения, тронувшегося добывать невесту, и, запугав Го-баяна грозящим якобы ему нападением, сам воспользовался Суматохой и захватил невесту Амурчилу для себя; но на беду та серьезно себя искалечила при падении с лошади. Тогда Цотон, опасаясь браком с калекой уронить свое дворянское достоинство (mimi nere xamiya baytam? S. 6 — «куда денется мое доброе имя?»), решил сбыть калеку своему «старшему братцу» (axa-dayan), очевидно, захудалому дворянину, дряхлому старику Санлуну, при этом он рассчитывал, что, если Амурчила поправится, нетрудно будет потом ее и отобрать (xoyin-a abxu-du sayin) от старика, обвинив того хотя бы, например, в «злостном неплодии», не оправдавшем надежд народа; но вот Санлун вылечил Амурчилу, и та стала опять красавицей, пуще прежнего. Цотон этого «видеть не может» (üjen yadan, S. 6) и сейчас же выступает в народном собрании обвинителем Санлуна:

— Известно, как трудно нам было добыть (походом) женщину такой удивительной красоты (Eyimü sayixan yoa-üjeskülengtei eme ma da oidaxu berke bülüge, S. 6). Известно также, что, по предсказанию, от нее должен родиться необыкновенный сын (Egün-ece sayin köbegün törö ü gei gejü bile!) Ho вот этот необыкновенный сын все что-то не родится (Sayin köbegün ese töröbe). А значит, и сама смута идет от этой вот четы! (Ene cay samayu boloysan ci ere eme xoyar-ece bolba!). A потому давайте-ка их обоих изгоним (xoyari kügejü orkiya!), а Санлуна отлучим при этом от прежней его семьи и хозяйства (uridaxi eme ger mal-i xayajayuhi abuya!) — Вследствие этого... их и сослали (cölöjü ilegebe, S. 7).

При этом Цотон, как бы в насмешку над таким явно бесплодным браком, наделяет ссылаемых самками всех домашних животных пестрорябой масти — символ плодородия еще с библейских времен. Цотон рассчитывал, что плодовитости старика Санлуна не поможет и пустынное уединение, а стало быть, скоро Амурчила достанется ему. Но в пустыне-то ей и явился «горный царь» со всеми признаками настоящего плодородия: и пестрый бунчуг, и пестро-барсовая борода, и пестро-барсовая шапка, и тигрово-пестрая шуба, и пестрые сапоги... Таким показался он на троне в горной пещере и Амурчиле, и остальным двум волхвам, дежурившим со времени схода на холме Кюселен-ова в ожидании знамения о том, что сбудется их предсказание.