Гесериада

— Ах, вещий мой конь гнедой! Подними ты меня по-над Мангусовой ставкой-оградой и пади-осядь ты внутри ставки, как падает-оседает золотой песок. А не сможешь так поднять и перенести меня — обрублю я все четыре твои копыта, взвалю на плечи седло и узду и вернусь домой. Если ты и поднимешь меня, но я упаду и останусь один, то пусть умру в ставке его, этого шимнуса-демона, и отдам свое тело на съедение псам!

— Ах, грозный мой Богдо! К чему эти твои слова, к чему эти рассуждения: будет так или этак? Разве тебе, своему господину, говорил я когда-нибудь «нет, нельзя» вместо всегдашнего «да, слушаю»? С расстояния в тридцать гадзаров-верст пустись ты вскачь с посвистом молодецким, а с расстояния, которое пролетит стрела-годоли, крикни — «ну, пошел, вперед!» — и скачи, подтянув мои удила справа. А про то свое, как поднять и перенести тебя, моего господина, — буду ведать я сам!

— Ладно, вот это дело! И государь десяти стран света Гесер-хан, отъехав на тридцать гадзаров, с молодецким посвистом бросается вскачь, держа в левой руке повода вместе с гривой коня, изо всей мочи сжимая коня обеими ногами. Правой рукой трижды хлестнул он коня по ляжкам и с гиканьем скачет-мчится. На расстоянии выпущенной стрелы-годоли потянул он за повод и не успел крикнуть «эй, пошел, вперед» — как доехал: вещий конь гнедой, летя по поднебесью, домчался и пал-осел внутри ставки, обернувшись золотым песком. Тогда отослал он вещего своего гнедого на небо, сам обернулся нищим странником, а все свое оружие превратил в две сумы переметные с небольшим количеством муки, вещую же свою трехалданную темно-коралловую саблю превратил в черный трехалданный посох. Прикинулся он слепым на один глаз, вскочил на кремлевый вал и говорит:

— Что за прекрасная ставка? Я, убогий калика перехожий, где только не побывал: видел я и ставку верховного Хормусты-тэнгрия; видел и ставку драконовых ханов; но не так прекрасны их ставки. Прекрасная, говорят, ставка у государя десяти стран, Гесер-хана Тибетского, но ее я еще не видал. Прекрасна, говорят, ставка и у двенадцатиглавого Мангуса, но и ее я еще не видал. Без дела скитаясь по свету, не попал ли я в ставку одного из этих двух ханов? Вот если б мне повидать и здешних хана с ханшей! Запел он тогда громким голосом и, опираясь на длинный свой посох, направляется в сторону жилья. Смотрит: стоит неописуемо большая белая юрта с красным верхом, а у самого входа, у обеих дверных половинок, справа и слева, сидят два паука величиною с теленка-бирючка.

Услыхала Тумен-чжиргаланг голос Гесеров, вскакивает, выбегает из юрты:

— Ах, кто это там?

Но оказывается, это Мангус поставил здесь своих оборотней в виде двух пауков величиною с бирючка, и, так как они были поставлены с тем, чтобы немедленно глотать Тумен-чжиргаланг, как только она выйдет за дверь, то вот пауки и бросаются на нее с разинутой пастью, чтобы проглотить. Но убогий странник чудодейственным ударом своей черной палицы, что была у него в руках, насмерть убил их и забросил, подменив-двух прежних пауков точно такими же своими собственными оборотнями, и на тех же самых местах.

С громкими рыданиями бросилась Тумен-чжиргаланг в объятия Гесера:

— Откуда пришел, мой Грозный Богдо?

Льет слезы Тумен-чжиргаланг, а Гесер говорит:

— Верно говорит пословица, что «у бабы поводья коротки...» (а ум тесен). Перестань плакать! Разве не заметит Мангус, что ты плакала? Придумай мне лучше хитрый замысел против этого злодея!

Тумен-чжиргаланг уняла слезы.

— А почему это у тебя, — продолжает он, — правая щека нарумянена и вообще правая сторона украшена славными украшениями, а левая щека — бледная и весь левый бок украшен плохонькими украшениями?

— Правый бок у меня изукрашен в знак того, — говорит Тумен-чжиргаланг, — что придет наконец мой Гесер-хан, ловкостью захватит коварного Мангуса, убьет его, отсекая одну за другой его головы. А левый бок изукрашен у меня худенькими украшениями в знак того, что должен быть ниспровержен двенадцатиглавый Мангус. Когда рассказал мне подробно Мангус про вчерашний случай с ним, как ястреб вырвал у него глаз, поняла я тогда, что ты мой явился, и вот почему я и приготовила такую дурную примету. Ах, Богдо мой! Только ведь несказанно силен двенадцатиглавый Мангус, уходи: не погибнуть бы тебе, мой родной!

— Эх, что за речи у тебя, моя Тумен-чжиргаланг! В тот час, как я допущу, чтоб тебя мою взял себе в жены двенадцатиглавый Мангус, то разве останусь я тем, кого всюду прославляют, величая государем Джамбудвипа, Гесер-ханом, неоспоримым владыкой десяти стран, Гесер-ханом, порешившим ниспровергнуть двенадцатиглавого Мангуса? Победит он — значит ты моя суждена ему; за мною будет победа — возвращусь я с тобой моей!