Гибель адмирала Канариса

– А ведь, даже находясь здесь, адмирал все еще имел возможность бежать, – несколько зловеще рассмеялся барон фон Фёлькерсам, и его по-лошадиному удлиненное, обветренное, вечно шелушащееся, освещенное луной лицо альпиниста исказила гримаса презрения.

– Просто он об этом не думал, – неуверенно вступился за него бригадефюрер.

– О чем же он тогда думал, бывший шеф абвера?! Ну, пусть эти военно-полевые бараны, которых свезли сюда задолго до него, позволяют гнать себя на убой, как стадо… Но Канарис! Опытный разведчик… работающий, к тому же, в качестве двойника… Не подготовить ни одного конспиративного лежбища! Не позаботиться ни о каком черном ходе с подземельем в собственном доме!..

– Вы-то сами уже позаботились обо всем этом, барон? – неожиданно поинтересовался Шелленберг.

Фёлькерсам осекся на полуслове и метнул взгляд на бригадефюрера.

– Пока нет. Но подумываю.

– Вот вам и ответ на все ваши вопросы и гневные восклицания, гауптштурмфюрер, – слегка повысил голос Шелленберг.

– Но ведь, в отличие от Канариса, я не играю в двойные игры, а служу фюреру и рейху – вот в чем наше различие.

– Однако фюрер об этом не догадывается, а Гиммлер всегда готов усомниться. Не говоря уже о Мюллере, который изначально никому не доверяет. Вот и только что вы размышляли не о том, как бы достойно наказать изменника рейха Канариса, а как бы увести его из-под гнева Народного суда. Вы готовы не только составить для него план побега, но и под дулом пистолета заставить его этот план осуществить. Так кто вы после этого, гауптштурмфюрер? И может ли шеф гестапо Мюллер доверять вам после этого?

Выслушав его, Фёлькерсам нагнулся поближе к рулю, словно уже сейчас стремился проскочить мимо всевидящего и всезнающего «гестаповского мельника», и надолго умолк. Это было молчание человека, уличенного и развенчанного, которому уже бессмысленно оправдываться и у которого не осталось ни одного сколько-нибудь убедительного довода в свое оправдание. И лишь время от времени с уст его срывалось неопределенное: «М-да, м-да!» Да и то произносил он его обычно на поворотах или сильных скачках, так что неясно было, к чему оно относится: к натиску на него Шелленберга или к изувеченной осколками, давно не ремонтированной дороге.

– Но это я так, для примера… – сжалился над ним Шелленберг, заметив, что гауптштурмфюрер окончательно приуныл и ушел в себя.

– Неплохо же вы меня поддели, господин бригадефюрер, признаю… – отлегло от сердца у Фёлькерсама. – Но в любом случае… Если понадобится… неужели думаете, что и себе позволю вот так?.. Потому что убежден: моя совесть чиста. Не в пример многим из этих, из армии резерва, подставленных самим ее командующим, генерал-полковником Фроммом…

– «Стадо баранов», которое вы наблюдали в столовой Школы пограничной охраны, тоже вряд ли играло в какие-либо двойные игры. И тоже верно служило – кто Германии, кто лично фюреру, кто просто из необходимости служить. Но предателями они себя не чувствовали и к такому вот, крайнему, случаю готовы не были.

– А вот в моем родовом имении все рассчитано именно на такой, крайний, случай. Правда, под своим крайним случаем я подразумеваю приход русских или англо-американцев.

– Существенное замечание, – подбодрил его бригадефюрер. Шелленберг пока еще не знал, как Мюллер отнесется к тому, что он самовольно оттянул арест Канариса почти на сутки и что слишком либеральничал с ним во время ареста. Поэтому понимал, что портить отношения с Фёлькерсамом, единственным свидетелем этого ареста и конвоирования, не стоит.

– Я лишь хотел сказать, что окажись я в условиях, при которых арестовывали Канариса, – то, конечно же, сумел бы уйти. Или, в крайнем случае, пустил бы себе пулю в лоб. Вот я о чем. Я не признаю обреченности. Это выше моего понимания. Да, это сугубо диверсантский подход к аресту, но ведь Канарис профессионал.

– Во всяком случае, мы почему-то были уверены в этом, – проворчал Шелленберг.

– Были, да… В былые времена само название – «абвер» – вселяло страх и уважение.

Добравшись до окраины городка, барон выключил скудное внутреннее освещение, вывел машину из-под арки, сформированной кронами могучих вековых деревьев, и погнал в сторону Берлина. При этом он время от времени оглядывался на залитую лунным сиянием дорогу, словно ожидал погоню, или же, поддавшись игре фантазии, в самом деле убедил себя, что убегает.

– …Но когда вас, Фёлькерсам, пошлют арестовывать бригадефюрера СС, шефа внешней разведки СД, – неожиданно изменил тональность Шелленберг, – помните: у него тоже ничего такого не предусмотрено.

– Странно, не могу в это поверить. А как быть с легендой о «змеином зубе Шелленберга», в который вмонтирована ампула с ядом? Всего лишь слухи?

– Такая легенда действительно существует? – удивился бригадефюрер. – О «змеином зубе Шелленберга»?! Клянусь вам, никогда не слышал об этом. «Змеиный зуб Шелленберга»! – пришел он в умиление. – Потрясающе! Но обычно я вставляю его, когда отправляюсь к чужакам. Свои же могут арестовывать меня прямо на службе, когда мое «змеиное жало» покоится в домашнем сейфе.