Гибель Лю Шаоци

Эти дни в начале апреля 1967 г. были для него сплошным страданием. Изменение привычного ритма жизни, ограничения в лекарствах, в снотворном — все это привело к тому, что он несколько суток вообще не сомкнул глаз и физически очень ослаб[97]. Очевидно, к работе приступила группа по особому делу Лю Шаоци, и травля продолжалась по разработанному садистами-следователями плану, утвержденному «штабом» Мао Цзэдуна по руководству «культурной революцией».

8 апреля 1967 г., когда Лю Шаоци уведомили о том, что Ван Гуанмэй снова должна отправиться в университет Цинхуа «для проверки» или «чтобы пройти испытания», он был так потрясен, что заболел; в тот вечер Лю Шаоци несколько раз терял сознание[98].

На следующий день, т. е. 9 апреля 1967 г., дочь Лю Шаоци Лю Пинпин сообщила отцу, что в университете Цинхуа готовится трехсоттысячный митинг «критики» Ван Гуанмэй и «борьбы» против нее. Узнав об этом, Лю Шаоци сказал: «Если у меня есть ошибки, то я и должен нести за них ответственность. Рабочие группы были направлены ЦК партии. За это (Ван) Гуанмэй ответственности не несет. Почему она должна страдать вместо меня? Если надо пройти проверку, принять удар, то пойду я! Пойду на встречу с массами! Я — член компартии, я не боюсь даже смерти, мне ли бояться масс?» Ван Гуанмэй, однако, возразила: «В движении в университете Цинхуа я принимала непосредственное участие. Я и должна быть там и пройти проверку масс». Лю Шаоци с этим не согласился: «Ты — исполнитель. Определяла политику не ты».

Лю Шаоци в волнении говорил: «Я никогда не выступал против партии, не выступал против председателя Мао Цзэдуна. Другие люди выступали против председателя Мао Цзэдуна. Линь Бяо выступал против. Цзян Цин тоже выступала против. Я же всегда защищал председателя. В те десятилетия, когда я руководил работой ИК, были ошибки, то есть действия, которые шли вразрез с идеями Мао Цзэдуна. Но не было выступлений против. Ошибки в работе были! Но при всем том строго соблюдались партийные принципы. Я не занимался заговорами и интригами. Работу все делали сообща. Если хотите, чтобы я взял на себя ответственность, что же, и это можно! Но ошибки человек должен исправлять сам!» Тут он бросил на стол ложку, рука его дрожала: «Что же получается? Неужели другие всегда и во всем правы? Нет, надо и здесь видеть обе стороны вопроса. Почему, собственно говоря, не разрешается критиковать Группу по делам культурной революции? Что же, если кто-то думает иначе — надо его хватать?» Затем Лю Шаоци сказал: «В августе прошлого года я перестал ведать работой УК, но ошибки продолжают совершаться. В будущем ситуация, при которой массы борются против масс, станет еще тяжелее. Если положение не изменить, то последствия будут гораздо тяжелее. Нельзя больше сваливать ответственность на меня. Стольких работников выгнали — кто же будет работать? Кто будет руководить производством?».

Лю Шаоци, вероятно, сознавал, что это была, может быть, последняя для него возможность высказаться в кругу своей семьи, объяснить свою позицию близким людям в надежде, что таким образом правда о нем дойдет до потомков. Он также хорошо понимал, что все его слова записываются, а потому перед своими мучителями, перед Мао Цзэдуном говорил так, как считал нужным, стремясь и в этой ситуации, с одной стороны, отстаивать некоторые принципиальные позиции, высказывая отрицательное отношение к тому, как Мао Цзэдун проводил «культурную революцию» уже после отстранения Лю Шаоци, и не соглашаясь с натравливанием людей друг на друга и с репрессиями в отношении многочисленной армии партийных работников, а также, с другой стороны, стремясь защищать себя и своих близких.

Он говорил: «Кое-кто хочет, чтобы я выступил против революции. Но, положа руку на сердце, я могу сказать, что ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем я никогда не выступал и не буду выступать против председателя Мао Цзэдуна, против марксизма-ленинизма, идей Мао Цзэдуна! Революционер живет ради революции, умирает он за дело коммунизма, никогда ему не изменяя».

Свою речь перед родными Лю Шаоци закончил такими словами: «Когда я умру, вы должны рассеять мой прах над морем, как прах Энгельса. Море соединяется с океанами. Я хочу увидеть, как во всем мире будет построен коммунизм. Вы должны запомнить: это вам мое завещание… Да здравствует дело коммунизма! Да здравствуют марксизм-ленинизм, идеи Мао Цзэдуна! Да здравствует Коммунистическая партия Китая!»[99].

На следующий день после этого разговора Ван Гуанмэй подверглась мучительному унижению на трехсоттысячном митинге в университете Цинхуа[100].

Условия быта Лю Шаоци ухудшились еще больше. Вскоре в его доме были опечатаны книги. За стенами Чжуннаньхая одна за другой проходили демонстрации, участники которых требовали «вытащить» Лю Шаоци из резиденции ЦК КПК[101].