Через несколько дней после того, как мы разослали открытки, я встретил своего друга О'Донована, бывшего члена Блэкторн. Он был ирландцем по происхождению и профессии, но недавние всеобщие выборы лишили его работы. Перспективы его детства и успешной карьеры в Тринити-колледже были велики, но в более поздние годы у него начали проявляться серьезные признаки гениальности. Я слышал шепотки, что подобное было в его семье, хотя он скрывал это от своей жены. Возможно, мне не следовало посылать ему открытку и воспользоваться случаем, чтобы завязать с ним знакомство. Но Джеральдина утверждала, что он не опасен и что мы должны быть добры к нему сразу после того, как его удалили из парламента.
О'Донован был в ярости.
– Я никогда не думал так о тебе! – сердито сказал он, когда я спросил его, как он себя чувствует. У него был хороший ирландский акцент, но он использовал его только тогда, когда обращался к своим избирателям
– Никогда не думал о чем? – спросил я в изумлении.
– Что ты так низко обращаешься со своими друзьями.
– Ч-что, разве ты не п-получил карточку? – запнулся я. – Я уверен, что жена…
– Не будь дураком! – перебил он. – Конечно, у меня есть карточка. Вот на что я жалуюсь.
Я тупо уставился на него. Социальный опыт, полученный в результате моего брака, убедил меня в том, что невозможно избежать оскорблений. У меня не было причин удивляться, но я удивился.
– Какое право ты имеешь переезжать и подвергать всех своих друзей неприятностям? – свирепо спросил он.
– Я поставлю себя в затруднительное положение, – сказал я, – но я не понимаю, каким образом я облагаю налогом вашу дружбу.
– Нет, конечно, нет, – прорычал он. – Я не ожидал, что ты поймешь. Ты такой же невнимательный, как и все остальные. Тебе не кажется, что у меня было достаточно проблем, чтобы помня 109, Литтл-Тернот-стрит, Чапелби-роуд, Сент-Панкрас, быть неожиданно отправленным изучать 21, Виктория Флэтс…
– 22, Альберт Флэтс, – мягко перебил я.
– Вот значит ты где! – прорычал он. – Ты уже видишь, как это изводит мой бедный мозг. Я никогда этого не запомню.
– О да, ты забудешь, – сказал я осуждающе. – Это намного проще, чем старый адрес. Слушай меня! 22, Альберт Флэтс, Виктория-сквер, Вестминстер. 22 – симметричное число, первое двойное четное число, первое равно двум, второе тоже два, а целое равно двум, два, тоже – довольно красивое число, знаете ли. А все остальное королевское – Альберт, Альберт Добрый, как вы помните. Виктория – королева. Вестминстер – Вестминстерский дворец. И другие слова – геометрические термины, Плоские, Квадратные. Думаю, никогда не было такого простого адреса со времен Адама, прежде чем он покинул Эдем, – с энтузиазмом заключил я.
– Это достаточно легко для тебя, без сомнения, – сказал он, не успокаиваясь. – Но неужели ты думаешь, что ты единственный знакомый, которого не устраивает его улица и номер дома? Благослови меня господь, с таким большим кругом общения, как у меня, мне дважды в месяц поручают новое школьное задание. Мне придется переехать в деревню, где у людей более устойчивый характер и они не стремятся к переездам. Небеса! Почему улитки получили привилегию постоянного проживания, которой лишены люди?
– Но ты должен быть доволен, – слабо настаивал я. – Подумайте о 22, Альбертс-Флэтс, Виктория-сквер, Вестминстер, а затем подумайте, куда я мог бы переехать? Если я ввел тебя в заблуждение, по крайней мере, признай, что лишь слегка.
– Я жалуюсь не столько на новый адрес, сколько на старый. Только представьте, какой изнурительной работой пришлось заниматься мне – 109, Литтл-Тернкот-стрит, Чапелби-роуд, Сент-Панкрас. Последние восемнадцать месяцев я боролся с этим, и теперь, когда письмо у меня в порядке, а открытки в безопасности, весь мой труд уничтожен, все мои старания превращены в смехотворные. Это расточительство меня раздражает. Вот часть информации, медленно и кропотливо приобретаемой, но абсолютно бесполезной. Нет, хуже, чем бесполезно, это явная помеха. Потому что я так же медленно забываю, как и запоминаю. Всякий раз, когда я захочу вспомнить ваш адрес, он всплывет: "109, Литтл-Тернкот-стрит, Чапелби-роуд, Сент-Панкрас". Его нельзя убрать – он должен лежать там, закупоривая мои мозги, тяжелая, неотесанная масса, всегда готовая выскочить в неподходящий момент; собственность, не представляющая ценности ни для кого, кроме владельца, и не приносящая ему ни малейшей пользы.
Он сделал паузу, размышляя над этой мыслью в угрюмом молчании. Внезапно его лицо изменилось.