Гибель Осипа Мандельштама

Ольга Ваксель — «Лютик». Из дворянской семьи. Предок по отцовской линии — швед Свен Ваксель, мореход, сподвижник Витуса Беринга. Прадед по материнской линии Алексей Федо­рович Львов — известный скрипач и композитор, автор царского гимна. Сама Ольга играла на рояле и скрипке, писала стихи, занималась жи­вописью, снималась в кино. Знала французский, немецкий, английский. Вот ее воспоминания о Мандельштаме:

«Он повел меня к своей жене (они жили на Морской), она мне понравилась, и с ними я проводила свои досуги. <…> Он снова начал писать стихи, тайно, потому что они были посвящены мне. Помню, как, провожая меня, он просил меня зайти с ним в «Асторию», где за столиком про­диктовал мне их. Они записаны только на обрыв­ках бумаги, да еще — на граммофонную плас­тинку <…>. Он так запутался в противоречиях, так отчаянно цеплялся за остатки здравого смыс­ла, что было жалко смотреть».

Жизнь упала, как зарница,

Как в стакан воды — ресница.

Изолгавшись на корню,

Никого я не виню.

«Для того, чтобы иногда видаться со мной, Осип снял комнату в «Англетере», но ему не пришлось часто меня там видеть. <…> Чтобы выслушивать его стихи и признания, достаточно было и проводов на извозчике <…>.

Осип говорил, что извозчики — добрые ге­нии человечества. Однажды он <…> ждал меня в банальнейшем гостиничном номере, с горящим камином и накрытым ужином. Я недовольным тоном спросила, к чему вся эта комедия, он умо­лял меня не портить ему праздника видеть меня наедине. Я сказала о своем намерении больше у них не бывать, он пришел в такой ужас, пла­кал, становился на колени, уговаривал меня пожалеть его, в сотый раз уверял, что он не может без меня жить, и т. д. Скоро я ушла и больше у них не бывала».

Есть за куколем дворцовым

И за кипенем садовым

Заресничная страна,—

Там ты будешь мне жена.

Лютик отвернулась, и это была редкая ми­лость судьбы.

Она была обречена. Сама назначила себе ран­нюю смерть, как избавление, определила срок. На Невском она случайно увидела близкую знако­мую, та заметила, глянув на платье Лютика: «Такие воротнички выйдут из моды…»

— А я только до тридцати лет доживу. Больше не буду.

Конечно, революция и молодая советская власть руку приложили, не без этого. Анкета помешала получить образование, специальность, приличное место. В 1917-м прервалась ее учеба в Институте благородных девиц. Лютик попыта­лась поступить в строительный техникум. Пошла работать табельщицей на стройку, летом — кор­ректором в издательство, манекенщицей, кель­нершей в кафе «Астория». Кино бросила, так как не желала улыбаться и грустить по чужой воле.

Но главное все же — врожденная замкну­тость, к тому же в юности переболела менин­гитом и с тех пор каждую осень испытывала острые приступы одиночества. Ее стихи вполне отражали характер и настроение: «И заколдован­ное слово, тоска, стучащая в виски…»

В нее влюбляется вице-консул Норвегии в Ле­нинграде Христиан Вистендаль — красавец, мо­ложе ее, на взлете карьеры. Он ухаживает за ней почти два года и, наконец, 28 сентября 1932 года увозит ее в Осло.

Вольная воля, свобода. Везение: в эту пору бессрочный выезд интеллигенции на Запад прак­тически прекратился. Родители Христиана встре­тили Лютика очень радушно, молодоженам от­вели большие комнаты в двухэтажном особняке. «Дом очень красив,— писала она в Ленинград матери.— Целую Аську. Береги его. Лютик». Аська — сын от первого брака.

Снова вернулась к стихам, к живописи, нача­ла изучать норвежский. Это длилось меньше месяца.

…В таких случаях всегда вспоминают, что и когда было поправимо: «если бы». Мать Юлия Федоровна в день отъезда хотела предупредить Христиана насчет осени. Но ей не удалось остать­ся с ним наедине.

Все это пустое. Она ехала умирать и перед отъездом оформила бумагу, в которой поручала матери заботу об Аське.

В ночном столике мужа она обнаружила пис­толет, он узнал об этом, но не придал значения. С Агатой, сестрой мужа, она осмотрела город­ское кладбище, два крематория, один из них, романтически расписанный, ей понравился: «Вот этот я себе выбираю».

26 октября, ровно в полдень, Лютик выстре­лила себе в рот. Шею с правой стороны раз­несло, а красивое лицо осталось нетронутым и сохранило полуулыбку.

Рану закрыли цветами, а то, что не удалось закрыть, фотограф потом заретушировал — это видно на снимке.

Последние четыре строки ее последнего стихо­творения: «Все ясно и легко,— сужу, не горя­чась, // Все ясно и легко: уйти, чтоб не вер­нуться».

В русской поэзии Лютик осталась навсегда благодаря стихам Осипа Мандельштама.

Возможна ли женщине мертвой хвала?

Она в отчужденьи и в силе,—

Ее чужелюбая власть привела

К насильственной жаркой могиле.

И твердые ласточки круглых бровей

Из гроба ко мне прилетели