Гидра

– У тебя есть тайна? – спросил он, думая: «Какая же ты красивая, Галь! Миллионы мужчин мечтали бы поменяться со мной местами. Красивая, желанная, лучшая на свете».

– Посмотри на меня. – Галя развела руками. – Я – сплошная тайна, в первую очередь для себя самой. На суше – глубоководная, в воде – человек. Везде чужачка. Мне бы собственную тайну раскрыть.

Ручей журчал в низине, ветерок приглаживал космы ив и колосья болотной пушицы. Почва сделалась мягкой, губчатой, в отпечатки следов натекала вода.

– Ты о чем-то мечтаешь? – спросил Глеб.

Ответ удивил:

– Не мечтаю, а планирую. В тридцать возьму двух малышей из детдома, мальчика и девочку. Воспитаю их…

– Почему своих не родить?

– Я бесплодна. – Констатация факта; Глеб подумал, что она смирилась давно с диагнозом врачей. – Бывший поначалу говорил, это даже хорошо, говорил, поживем для себя, что он слишком эгоистичен, чтобы иметь детей.

– По-моему, он банальный козел.

– Эй, не оскорбляй… козлов. Они такие милые. Особенно козлята. Я доила козочек, даже роды принимала.

– Сколько в тебе всего…

– Не отнимешь. Ну а у тебя, небось, ни тайн, ни постыдных секретов?

Из осоки вылетел шершень. В темноте, внутри Глеба, там, где вечно шептался сорняк, гнилая церковь отворила скрипучую дверь, и мертвенно-белый свет выплеснулся на паперть.

– В детстве у меня был друг, – произнес Глеб. – Мишка Аверьянов. Отличник, очень умный парень. Собирался стать моряком. На окраине находилась заколоченная церковь. Знаешь, такое место, о котором слагают легенды? Которым пугают непослушных детей. «Слушайся маму, иначе тебя заберет старый Азатотий поп».

Галя кивнула. Глеб перевел дыхание.

– Учителя говорили, Мишка попал под дурное влияние. Под мое влияние.

– Ты был хулиганом?

– Придурком я был. Подговорил Мишку ночью сходить к церкви и пришпилить к дверям номер газеты «Безбожник у станка». Это было… вроде инициации. Проверить себя на вшивость, пощекотать нервы. Я не помню, сколько раз Мишка просил вернуться.

Прошлое нахлынуло. Нет, скорее, окутало туманом, околдовало мелодией флейты. Храм Азатота… оскверненные иконы, клыкастые лики, крылатые вурдалаки на потолке… Иисус с собачьим черепом во чреве…

– Я тащил его туда волоком. Дверь открылась. Сама по себе! Не это ли повод уносить ноги? Но я поперся в церковь, и Мишка – за мной.

– Что вы увидели?

– Слишком много всего. Легенды были правдивы, в том месте обитало чистое зло, его дистиллят. Была ночь, я упоминал? Но сквозь окна лился свет, свет иного мира. Мишка был послушным мальчиком. Но поп пришел именно за ним. Не за мной.

– Что он сделал?

На окружающий пейзаж наложилась зыбкая картина. Алтарь, солея, слепой поп в рясе со спиралями. Оплавленная морда, воронка пасти. Игла погружается в мальчишеский висок.

– Он убил Мишку у меня на глазах. Шпилькой, которую я принес с собой, чтобы приколоть к дверям чертову газету. Мишка умирал, а я ничего не сделал. Я убежал. – Голос Глеба надломился. – Вот моя тайна. Я трус. Ты первая, кому я это рассказываю, – после родителей и милиционера. Словно хочу отвадить. – Глеб невесело хмыкнул.

– Сколько тебе было?

– Двенадцать.

– Ты мог его спасти?

– Если бы не предложил идти в церковь…

– Нет. Уже в церкви. Ты мог спасти друга?

Глеб покачал головой.

– Все произошло слишком быстро. Поп появился из ниоткуда. Секунда – и Мишка был мертв.

– То есть ты трус – потому что не кинулся на нечисть и не порвал ее своими двенадцатилетними руками? Я бы сказала, что ты – не в меру любопытный мальчик, который оказался не там и не тогда. Мне жаль твоего друга. – Галя коснулась его плеча. – Ты не отвадил меня.

Глеб сжал ее пальцы с благодарностью.

– Я так рад, что главред спровадил меня писать эту статью. Смотри. – Он соскочил с тропки и указал на истлевший, укутанный лишайником сруб в три бревна. – Что это? Лабаз? Старый охотничий схрон? Я мог прожить жизнь и никогда не узнать о существовании этого места. Теперь я знаю, что между двумя березами на куличках у черта есть… это. – Глеб хлопнул кулаком по «блиндажу». – Теперь я знаю, что есть ты… – Он посмотрел на Галю. Сердце сошло с ума. Она тоже внимательно на него смотрела. Подол сарафана хлопал, облепляя стройные ноги. Галя заправила за ухо локон, жестом, который во всем мире, как Глебу казалось, только она освоила в совершенстве. Подошла к нему и поцеловала в губы. Она пахла сигаретами, солнцем и зубным порошком. Оторвалась, заглянула в расширенные зрачки Глеба.

– Ну, обними меня.

Он обнял и снова впился губами в мягкие губы. Она запустила руки в его волосы, язык – в его рот. Язык был прохладным, словно она ела пломбир, а кожа – горячей.

У Глеба кружилась голова. Скользя ладонями по Галиной спине, почти целомудренно, от лопаток к пояснице, он прижался к срубу. Галя легонько надавила на его плечи, заставляя опуститься вниз. Земля была влажной. Сиреневые бабочки порхали над болотцем.