Гильза с личной запиской

Мамкины дети тоже решили отведать ухи, – редкий ведь случай: уха из котла полевой кухни, такую уху ни в одной кастрюле не приготовишь, не сумеешь просто… Климович превратился в солидного мужчину с короткой жесткой бородкой хемингуэевского склада и гладкой, как большой бильярдный шар головой, он давным-давно был уже не Витькой, а Виктором Викторовичем, доктором наук, почетным полярником СССР.

Его тезка Виктор Вепринцев тоже находился здесь, – уже совсем старый, сосредоточенный молчун с лохматой белой головой, – Вепринцев теперь больше любил молчать и слушать, о чем говорят другие, и вот ведь какое совпадение – по отчеству он тоже был Викторович. Можно сказать, – двойной тезка Климовича.

Из партизанского отряда, совершившего налет на детский дом, кроме Климовича, не было никого – все ушли, ни одного человека не осталось. Одни ушли давно, сразу после войны, вторые позже, последний, оказавшийся долгожителем, партизанский кузнец Ося Ковальчук – четыре года назад.

А группа бывших детдомовцев еще держалась, – эвакуированные двухлетки пришли на встречу в полном составе… Впрочем, их было немного.

– Ну что, славяне, – приподнял свою емкость с ухой доктор наук Климович, – давайте-ка за человека, который спас всех нас и которого мы считаем своим вторым отцом… – Свободной рукой он достал из кармана пухлой куртки увесистую десантную фляжку, подсунул ее горлышком к Вепринцеву, попросил: – Открути пробку. – Вторая рука у Климовича была занята ухой, Вепринцев поспешил выполнить поручение, сделал это вполне квалифицированно, и Климович повысил голос: – Помянем Александра Петровича Мамкина…

Климович налил водки всем прямо в уху, никто не возражал против этого, уха с градусами никогда не повредит, она вообще поднимет настроение… Отпив немного бульона из высокого стакана, Климович начал неторопливо работать пластмассовой ложкой, которую каждому выдали вместе с ухой.

За первой порцией водки последовала вторая – также в стаканы, уже освободившиеся, легко сминающиеся. Выпили по второй – и пошли разговоры. Все до единого, подряд – о прошлом, о партизанском отряде, о жизни, будь она неладна, – непростой жизни…

Вспомнили Сафьяныча, умевшего не только рвать руками подковы, но и командовать отрядом, тетку Авдотью и ее щи из лебеды, способные ублажить желудки самых привередливых едоков, благодаря этим щам им и удалось уцелеть, разведчика Меняйлика, похожего на пятиклассника из школы-семилетки, и грузного, похожего на медведя, Буканова, ходившего по лесу без единого звука, – имелся у человека такой талант, и последний день на аэродроме, откуда взлетел «руссише фанер», уже обреченный, и серую, полную липкой мороси погоду…

Забыть тот далекий партизанский апрель эти люди не могли: хоть и прошло уже очень много лет, а каждая деталь, даже мелкая, отпечатавшаяся в мозгу, ныне вылезала на поверхность и виделась очень отчетливо, добавляла скорби в сознание.

Дай бог, чтобы то, что было и осталось позади, никогда больше не повторилось – дай-то бог… Все переживут люди – и бескормицу, и хвори, и снега с морозами, а вот вторую такую войну, если она случится, пережить будет уже трудно. Может быть, даже и невозможно…

Москва – Минск, 2018 г.

На берегу Амура

Всякая брошенная деревня, как правило, оставляет гнетущее впечатление, и это бывает почти всегда; каждому человеку, который в ней оказывается вольно или невольно, она пытается напомнить, что здесь тоже когда-то жили люди, растили детей, сажали сою и картошку, из амурских вод вытаскивали рыбин величиной с автомобиль – знаменитых калуг, потом всей деревней ели рыбу целый месяц и пели казачьи песни… А теперь жителей нет.

Здешний народ от мала до велика – прямые потомки казаков, которые прибыли когда-то на берега Большого Амура «из Расеи», – и предков своих, как и песни, знает хорошо и помнит их хорошо.

Казаки охраняли границу, реку, край этот, черемухи, что грустно повесили свои головы у брошенных домов, небо, ребятишек – семьи чуть позже приплыли по Амуру, – рыли землянки, чтобы уйти в зиму, в холода трескучие, когда пограничные заставы тут еще даже не замышлялись.

Вместо застав по окраинам земли российской вставали станицы с печальными казачьими песнями…

Станичные жители несли охранную службу, исправно точили сабли и чистили ружья, землю здешнюю, приамурскую тоже чистили, сгребали с нее хлам, остатки сгнивших деревьев, выравнивали ломины и засыпали ямы, удобряли, готовили пашни под хлеб и картошку, под корма для скота.

Пришли казаки сюда давно, пришли надолго, а если быть точнее, – навсегда.

Когда была образована пограничная стража, то заставы, точки охранные размещались в пределах видимости, чтобы можно было подать сигнал друг другу, и в случае беды прийти на помощь… Без взаимовыручки, без мысли, не нужна ли помощь товарищу, другому казаку, люди здесь не то чтобы не жили – даже не дышали и не хотели дышать, не осмеливались просто. Иной казачина, проснувшись поутру и вытряхнув из чуба сенную труху, первым делом бежал к соседу:

– Тебе помощь какая-нибудь нужна?