Гильза с личной запиской

Кому еще начертать послание, кто еще бросит насиженное место и перекочует в цыганский быт Никаноровки? Нет, таких людей Микулин пока не нашел, но это не означает, что их нету, они есть, но пока не всплыли на поверхность.

Они всплывут, обязательно всплывут.

Первым отозвался Черепенников, в безденежные времена он не пожалел «деревянных», потратился и прислал телеграмму: «Жди!» Микулин обрадовался так, что даже прижал телеграмму к груди – растрогался, в ушах у него возник благодарный звон, – потом бережно свернул почтовую бумаженцию и сунул в нагрудный карман куртки. Победно похлопал по клапану кармана.

– Молодец, Лева! С твоей легкой руки нам должно повезти. Не всегда же судьба будет играть у нас роль нихренаськи.

Черепенников приехал через четыре дня, он всегда был скор на подъем, в руках держал два старых чемодана – сооружения его молодости, сработанные из фибры, материала, который ныне вряд ли кому ведом, – поставил их на перрон и кинулся к Микулину.

Обхватил его за плечи, прижался головой к голове, замер на несколько мгновений… Когда откинулся от Микулина, глаза его поблескивали влажно – не удержался.

В молодости все они были крепкими, – кремень, металл, а не человеки, не то, чтобы слезинки, даже просто опечаленного взгляда не дождешься, а сейчас организм стал не тот, нервы поослабли, а кое-где, может быть, и порвались.

– Ты молодец, что решил собрать нас, – сказал он Микулину и словно бы прося прощения за слабость, грубовато хлопнул его рукой по спине.

Был Черепенников высок, жилист, сед насквозь – на голове ни одного темного волоска, зато во рту все зубы были целые; когда Лева улыбался, на него приятно было смотреть.

Чемоданы сунули в коляску, накрыли потрескавшимся дерматиновым пологом, Черепенников взгромоздился на сиденье позади Микулина, мотоцикл зачихал простуженно и терпеливо, будто безотказная лошадь, и поволокся по улице, где было полно ям, прочь от станции.

Через два дня на станции появился Зубенко, безошибочно нащупал взглядом неподвижно стоявших в толпе суетливых призывников Микулина с высоким седым гражданином, в котором не сразу признал горластого баскетболиста Левку Черепенникова, – но в следующий миг понял, кто это, и молча, как и всегда, двинулся к ним. Не произнося ни слова, обнялся, потоптался немного, тяжело вздыхая, потом откинулся и произнес трескуче, словно бы только что с мороза голосом:

– Всем – физкультпривет!

– О-о, у Саньки Зуба голос прорезался, – удовлетворенно проговорил Черепенников, – наконец-то! – Он погладил Зубенко ладонью по спине. – Тебе тоже большой тархун!

О-о, запахло временем их молодости, языком той поры, – они когда-то так говорили… Отличные были те далекие годы! Яркие, добрые, раз вспоминаются и вообще сидят в крови, в них самих. Некоторые люди в старости отличаются тем, что прошлое не принимают ни под каким соусом, гонят его прочь, словно бы им неведомо, что без прошлого нет будущего, но есть и другие люди, иной закваски, к которым относятся и Черепенников, и Зубенко, и сам Микулин…

Похоже, что у Зуба характер изменился, раз он стал разговаривать, при случае, глядишь, и беседу какую-нибудь затеет…

Вечером они получили письмо от Анисимова, тот сообщал, что прихворнул и пока не проглотит прописанное количество антибиотиков, из-под крыши больницы на улицу его не выпустят…

Что же касается остального, то, как он писал, «затеяно дело доброе, поскольку для пограничного братства ни возраста, ни худых времен года, ни домашних неурядиц не бывает, дружба, как говорил Расул Гамзатов, понятие круглосуточное. Так что, мужики, извините меня за задержку и – ждите, я скоро буду».

Черепенников хлопнул ладонью о ладонь:

– Молодец, Толя, раз на такие рельсы настроился… Тепловоз с хорошей тягой.

Микулин же, наоборот, озадаченно покачал головой:

– А мне не нравится…

– Чего тебе не нравится, командир?

– Что все идет слишком гладко.

– Так это же хорошо!

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего.

– Ну почему? Чего тебе не нравится, ответь?

– Когда под ногу ни одного пенька не попадается, в голову приходит невольная мысль: должно что-то произойти…

– Вот и произошло – Анисимов заболел.

– Это не пенек, это кочка совсем иного рода.

– Тьфу, – отплюнулся Черепенников, потом, переламывая что-то в себе, махнул рукой. – Ладно, это не повод для ссоры. Еще не хватало нам здесь препираться.

– Действительно, – буркнул Микулин.

– А застава наша сохранилась? – Черепенников, морщась, помял пальцы, пояснил: – Болят. Надо где-то барсучьего жира достать, здорово помогает. В нем много витаминов и обезболивающих жиров… После десяти сеансов дедушка русской авиации превращается в пионервожатого, проводящего в летнем лагере тренировки по бегу на четыреста метров.

– Застав сейчас на границе нет. – В голос Микулина натекли жесткие нотки. – Есть линейные отделения, – добавил он.

– Заставы теперь называют линейными отделениями?

– Увы.