Гипотеза Дедала

Все это время Гришка вяло слонялся за ней, но так и не догадался зажечь свечу. Бестолочь! Он вообще ничего не мог сделать сам, без указки. Что его вдруг понесло третьего дня?! Когда княгиня в очередной раз рассказывала про невесту сына, он внезапно начал назидательно объяснять ей, что тот уже давно не учится в Париже, а упокоен на чужбине… Зачем? Черт дернул, не иначе. Парень сам жутко сожалел об этом, стоял теперь понурый. Синяк под глазом был виден даже впотьмах. Ольга Николаевна давно и хорошо отработала удар на своих братьях.

Хозяйка смотрела на этот синяк и все более жадно вдыхала запах своего детства, наполненного жестокостью и подлостью по отношению к Люде, Мише, Коле и многим другим. Княгиня стояла и плакала. «Вот они какие, слезы счастья», – думала она.

Читатель

Как ни жаль, но Виктор с Виджеем[6] не были знакомы. А ведь фантазии на тему их гипотетического разговора дают немало пищи для размышления. И хоть симпатии автора этих строк разделены между ними не поровну, он многое бы отдал за то, чтобы поприсутствовать при их беседе. Более того, в теории такая встреча вполне могла состояться, поскольку жили они в одно и то же время. С другой стороны, их разделяли тысячи километров, а также отсутствие общего языка. Последнее представляется наиболее принципиальным препятствием, ведь разговор Виктора и Виджея через переводчика все-таки нарушил бы нежную гармонию их гипотетической коммуникации.

Сказанное заставляет задуматься о том, можно ли считать лучшим из миров наш, который не предусматривает возможности непосредственного общения двух таких людей. Вряд ли. Потому, несмотря на то что они никогда не встречались, мы сделаем комплимент миру, предположив, что некая бесспорная и нерасторжимая связь между ними все-таки была. По крайней мере, Виктор вполне мог бы придумать Виджея или, на худой конец, прочитать о нем.

О Викторе с детства говорили… много и часто. Сплетни, пересуды, слухи. Стоило кому-то из гостей родительского дома увидеть крошечного мальчика, склонившегося над книгой, как, исполненный восторга, он торопливо нес весть о нем в мир, рассказывал о чудо-ребенке знакомым и неизменно ставил в пример другим детям. Как следствие, сверстники Виктора никогда не любили.

Чаще всего он слышал в свой адрес словосочетание «серьезный человек». Сначала люди называли его так, широко улыбаясь от умиления. Мальчик рос, улыбка становилась все меньше, и совсем скоро ирония вовсе сошла на нет.

Нужно признать, что само по себе это выражение не говорит решительно ничего о личности Виктора, равно как и любого другого субъекта, о котором оно было и будет сказано. Пожалуй, единственное универсальное качество «серьезных людей» состоит в том, что они четко осознают себя частью чего-то большего. В этом смысле каждый, кто говорил так о мальчике, оказывался, безусловно, правым, хотя и вряд ли мог себе представить – насколько.

Увлечение Виктора чтением восходило еще к тому периоду его жизни, когда читать он, собственно, не умел. Ничего удивительного здесь нет. В конце концов, это соответствует истории человечества. Ведь еще до изобретения письменности, до того как появился не то что первый читатель, но и первый писатель – хотя, вероятно, это был один и тот же субъект, – люди уже обладали полным набором физиологических возможностей, вовлеченных в литературный процесс, от моторики конечностей и остроты зрения до памяти и множественных характеристик мозга, связанных с распознаванием начертанных знаков, возникновением ассоциаций, образов и так далее. Выходит, что появление письма и чтения было неизбежно или даже – для приверженцев отдельных метафизических и научных дискурсов – предопределено. Вопрос состоял только в том, когда именно уровень развития, подталкиваемый насущной необходимостью, позволит начать использовать способности по заложенному в них назначению.

Ровно то же можно сказать и о Викторе. Прежде чем научиться читать самостоятельно, он страстно полюбил узнавать истории, замысловатые сюжеты, последовательности небывалых и реальных событий. Малыш был готов к ним с рождения! Первым их источником стали, разумеется, родители, а главным образом – отец, благодаря которому сын узнал вовсе не только сказки. Точнее, именно сказок Виктор от него не слышал никогда. Папа решил, что будет читать вслух книги, интересовавшие его самого. Потом частенько приходилось получать за это нагоняй от жены. Вероятно, именно родитель и привил малышу любовь к приключенческой литературе. По крайней мере, из его уст Виктор впервые узнал сочинения Александра Дюма и Даниэля Дефо, Чарльза Диккенса и Джека Лондона.