Гипотеза Дедала

К тридцати годам он стал, возможно, одним из самых начитанных людей своего времени, но, помимо всего прочего, был редким человеком, развивавшим методику собственного движения через текст. Точнее, коль скоро передача опыта в этой сфере оказывается практически невозможной, а обоснование прогресса – затруднительным, уместнее будет сказать, что он владел множеством способов чтения.

По описанным выше причинам нет большого смысла пытаться излагать, в чем именно они состояли, хотя для заядлых книголюбов вряд ли это совсем уж неясно. Для остальных же поясним лишь, что речь идет вовсе не только и не столько об ускорении процесса путем захвата зрением блока текста целиком, исключения горизонтального вращения глазного яблока и тому подобных методах скорочтения, связанных со снижением усвоения текста. Хотя и «быстрое чтение» Виктора занимало весьма и весьма.

Все дело в том, что естественные темпы «проглатывания» книг его решительно переставали устраивать. Ему требовалось все больше и больше историй, поскольку с годами он здорово поднаторел в жонглировании ими. А ведь на самом деле скорость чтения теснейшим образом связана со скоростью мышления и восприятия как такового. В своем сознании мы разговариваем сами с собой, строим мысли и делаем выводы примерно в том же темпе, в каком скользим по чужим идеям, напечатанным на листе бумаги.

Казалось бы, это значит, что скорость совершенствующегося мышления Виктора все время будет находиться в гармонии с темпом его чтения, но на поверку выходило не совсем так – мышление требовало большего.

Получив представление о тысячах приключенческих и исторических романов, а также сказках, эпосах и многом другом, он начал видеть явные закономерности в построении историй. Его «голод» был полностью удовлетворен в смысле сюжетов. На первый план выдвигались уже не столько события сами по себе, сколько стили и идеи, стоящие за произведением как целым. Именно для того, чтобы как можно быстрее добраться до этих категорий, минуя поверхностную, как ему теперь казалось, канву повествования, Виктор был вынужден «насильно» ускорять свое чтение.

Поначалу ему, книжному гурману, приходилось нелегко. Замечая, что в ходе «быстрого чтения» он второпях пропустил слово или часть предложения, читатель начинал волноваться – не ускользнет ли от него, как следствие, смысл всего романа? Это была «паранойя книжника»: а что, если произведение опирается в аккурат на пропущенное слово? Несколько раз, дочитав до конца, он начинал перечитывать текст медленнее, поскольку беспокойство об «утраченном главном» не давало ему перейти к следующей книге. Впрочем, после десятков прецедентов он понял, что беспокоился напрасно.

С непривычки его шокировало и то, как мало остается в памяти. Имена персонажей, которые он запомнил в детстве, надежно запечатлелись в сознании. Казалось, что они стали частью его естества, что Виктор продолжает быть собой только до тех пор, пока помнит их, а значит, согласно Эпикуру не забудет их никогда. Пробежав же по книге галопом, к концу чтения он еще мог сказать, как звали отдельных действующих лиц, однако по прошествии нескольких месяцев это было уже невозможно.

В то же самое время читать медленнее он теперь никак не мог. Причин несколько, и первая – не самая важная – заключалась в том, что традиционное чтение романа стало неизменно сопряжено с разочарованием. Здесь таится еще одно загадочное свойство книг как таковых – они всякий раз умудряются не соответствовать ожиданиям. Стоит только человеку, имевшему некое предварительное мнение, подготовленному слухами, рецензиями или суждениями литературоведов и высказываниями друзей, прочитать текст, как его прогнозы непременно будут обмануты, словно речь не о литературе, а о погоде. Подчеркивая важность проблемы, следует добавить, что людей, берущих в руки книгу и начисто лишенных ожиданий, в общем-то, не бывает. Иными словами, это касается всех и каждого.

По сути, читатели делятся на разочарованных – тех, кто рассчитывал на большее, – и восхищенных – тех, кто ожидал меньшего. Всегда есть некий дисбаланс в ту или иную сторону. Может ли книга в точности соответствовать предварительному мнению? Вряд ли. Равно как на свете не существует ни одного предмета длиной в один метр. Даже тот эталон, что хранится в Парижской палате мер и весов, отличается от математического идеала в каком-то далеком знаке после десятичной запятой. Нечто может быть только короче или длиннее, но никак не ровно метровым.

Печаль Виктора, как слишком искушенного читателя, состояла в том, что книга никогда не превосходила его ожиданий. Он всякий раз был разочарован, бессознательно отыскивая похожие сюжеты в закромах своей памяти и инстинктивно стараясь предугадать развитие событий. Иногда его опытное мышление предлагало не один, а множество вариантов, и автор текста, как правило, не проявлял никакой оригинальности, а лишь следовал одному из них.