Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Продолжение подобных мероприятий должно было, по идее, показывать, что новый режим стремится к миру. На приеме немецкие ораторы восторгались недавней речью Гитлера в рейхстаге, посвященной международным отношениям. По мнению репортера Беллы Фромм, которая обычно присутствовала на подобных социальных мероприятиях, они донесли таким образом двойное послание:

«Нет никаких причин для беспокойства о наличии у Германии агрессивных намерений. В конце концов, основная идея фюрера – та же, что в Америке при Рузвельте».

Эдди ответил короткой речью о том, как он любит Германию, а затем очень деликатно коснулся темы нового режима.

– Я хочу отметить сплоченность, энтузиазм и рвение Новой Германии. Я всегда ценю энтузиазм и рвение, – начал он, но быстро перешел к следующему тезису. – Но кроме любви к Германии, я ношу в сердце еще большую любовь: к человечеству. – Именно эта любовь, продолжал он, сделала его рьяным поборником «непредвзятости и справедливости, свободы слова, прессы и собраний; фундаментальных моральных и экономических принципов». На случай, если кто-то не понял сказанного, он добавил, что «этих принципов должно придерживаться любое государство, претендующее на достоинство и настоящую культуру».

Эдди добавил, что он придерживался тех же принципов, находясь в России, и отказывался молчать о явных их нарушениях.

– Как друг Германии, я утверждаю, что вы сейчас нарушаете принципы справедливости, – продолжил он, так что у нацистов в аудитории, по словам Фромм, «аж дыхание перехватило». – Не бывает сортов справедливости – когда одна справедливость для «арийцев» и «нордического типа», а другая – для социал-демократов, коммунистов, либералов, евреев и пацифистов. И не надо говорить, что это ваше внутреннее дело. Как только в США кого-нибудь линчуют, на это сразу обращает внимание весь мир… И весь мир сейчас видит, когда вы совершаете подобную же несправедливость.

Разогрев обстановку, Эдди обратился к немцам еще более прямо:

– В вашей стране несправедливость творится каждый день, каждый час. Какие зверства совершаются за стенами ваших ужасных концентрационных лагерей? Я же вижу ваши газеты.

С этими словами Эдди поднял экземпляр нацистского ежедневника Vӧlkischer Beobachter с заголовком «70 000 евреев иммигрировали в Германию за последние 15 лет». Он объявил это утверждение не просто ложным, но и «подталкивающим молодежь к расовой ненависти, жестокости и бессмысленному уничтожению». Упомянув, что он уже слышал здесь в Германии о «травле евреев», Эдди предупредил:

– Это может привести к резне. Меня очень беспокоит будущее этой страны, которую я люблю.

Многие присутствовавшие иностранцы зааплодировали ему. «Нацисты сидели бледные от ярости, неподвижно и молча», – записала Фромм. Но у нее не было шанса написать что-то об этом уникальном выступлении американского миссионера в своей газете. Вместо этого другой репортер выбрал самые невинные куски из первой части речи Эдди и закончил текст от себя, якобы обещанием добиться более дружеского и понимающего отношения для Германии в его родной стране. «Я ошалела, когда прочитала этот репортаж», – записала Фромм в своем дневнике. Но она ничего не могла сделать, чтобы изменить такую официальную версию.

Эдди отличался от почти всех американцев, бывавших в то время в «Новой Германии», своим ясным взглядом на происходящее и готовностью говорить о непростых вещах. Беспокоились из-за поведения нацистов и другие, но мало кто по-настоящему понимал великое превращение, случившееся со страной и народом, равно как и всю его опасность.

Американские гости зачастую выказывали не более чем смутную озабоченность. Будущий писатель Райт Моррис, которому тогда было всего двадцать три года, отправился из Нью-Йорка в Антверпен в октябре 1933 г., чтобы попутешествовать по Европе. Во время этой поездки он ненадолго посетил и Германию, остановившись в молодежном хостеле в Гейдельберге. Окно его комнаты выходили в парк, где играли белокурые дети, погода была прекрасная, а сам он, бродя по городу, находил приметы его романтической традиции. «На мосту через Неккар я стоял долго, очень долго, глядя на замок и предаваясь грезам о девах Рейна и туманах вдалеке», – писал он в своих мемуарах.

Но он также отмечал свои «первые предчувствия, что в этой идеальной картине что-то прогнило. За игрой света и тени, за тоненькими детскими голосами таилась опасность, к которой мы все были причастны». Когда он зашел в табачный магазин присмотреть трубки, он заметил, что из-за занавески за ним кто-то следит. «Продавщица так ненатурнально и липко улыбалась, что это выглядело подозрительно и фальшиво, – вспоминал он. – Из-за занавески доносились чьи-то перешептывания. Мое чутье на опасность совершенно не тренировано, у меня редко бывают дурные предчувствия, но в глазах и манере этой женщины я увидел не названную беду». И тем не менее, как быстро добавил Моррис, «вернувшись к солнечному свету, я быстро про это забыл».